Книга Самсон и Надежда - Андрей Курков

— В темноте не убить нельзя, — сожалеюще выдохнул Холодный. — Я же не видел, куда стреляю!

— Я тоже, — сказал Самсон.

Обыскал карманы кожаной куртки, штанов и суконной гимнастерки Антона. Ничего, кроме россыпи патронов в левом кармане, десятка сложенных в несколько раз тысячерублевых «думок» и пачечки советских сереньких тридцатирублевок в правом. У второго убитого нашлись во внутреннем кармане куртки бумаги на имя Григория Шебуршина, красноармейца запасного батальона киевской губчека, удостоверенные подписями и треугольными или круглыми печатями. Григорий Шебуршин мог ходить без ограничений ночным Киевом, ему должны были оказывать содействие и помощь, он дважды закончил курсы красных стрелков и получил две недели назад на складе обмундирования две смены нижнего белья, кожаную куртку и фуражку, хромовые сапоги и к ним три пары портянок, а также ремень офицерский, царский, со стертой механическим путем пряжкой.

— То есть без двуглавого орла, — понял Самсон, снова складывая вдвое последнюю бумажку из кармана убитого. — Но Федор вроде говорил, что Гриша — повар?!

— Надо их чекистам отдать, — проговорил Холодный.

— А зачем им трупы?

— Ну у одного их документы! А второй был подельник. Может, отпечатки снимут, найдут на них что-то еще?

— Да, — согласился Самсон, и в памяти возникло лицо Нестора Иваныча и его дактилоскопический чемоданчик. — Ты прав! Надо им отдать!

— Полы есть кому помыть? — участливо поинтересовался Холодный, глядя на кровь.

— Есть, отмою!

— Ну, тут уже топтаться нельзя! Пошли в участок, вызовем сюда чекистов, пусть зарисовывают, разбираются! А мы там отоспимся! В твоих креслах!

Идея Самсону понравилась. Когда выходили, Самсон наклонился, поднял с пола жестянку из-под монпансье и сунул себе в карман куртки.

— Что, сладкое любишь? — спросил, оглянувшись, бывший священник.

Самсон кивнул. И хитро улыбнулся. Но этого Холодный, спускавшийся по лестнице первым, уже не заметил.

Глава 41

Описав подробно на обеих сторонах чистого желтоватого листа бумаги все, что произошло ночью, сунул Самсон этот лист в дело. Потом вспомнил про жестянку в кармане, переложил ее в верхний ящик стола, где ей уже было не привыкать храниться, и снова перебрался в мягкое, с излишним отклоном широкой спинки кресло. Задремал, думая о том, что чекисты в этот момент в его квартире орудуют. В дреме, правда, и дальше его сопровождали мысли о прошедшей ночи, но они как бы сбоку думались, а не как обычно — в самой середке мозга.

Перед тем, как только вернулись они с Холодным в участок, сразу Найдена разбудили и доложили ему, как все было. Он сам на Садовую позвонил. Оттуда сказали, что выезжают. А еще обозвал их — Семена и Холодного — дурнями, потому что о планах своих вступить в ночной бой с неизвестным количеством преступников ему заранее не доложили. Он бы не позволил! Так и сказал, но для того, чтобы рассердиться по-настоящему, был еще слишком сонлив и вял. Правда, после звонка в ЧК передал им приказ описать происшедшее подробно. Самсон, каким бы надломленным в тот момент ни был, а здраво решил, что для ЧК напишет Холодный, а сам он напишет для вложения в дело Якобсона и еще потом сделает копию для дела красноармейцев-дезертиров, один из которых уже, должно быть, лежал заслуженно среди «милицейских» трупов в покойницкой возле Собачьей тропы, если только чекисты свои трупы в другую покойницкую не отвозили.

В дреме вдруг возник милый образ Надежды, которую он уже больше суток не видел. С нежностью вспомнилась «неприкасаемая ночь», когда она его, взволнованного до бессонницы, к себе на кровать положила. И лежали они тихо в кровати, на которой два десятка лет его милые родители спали. Что-то было в этом волшебное. Эта неспешная преемственность неги и уветливости словно привиделась ему на средневековой гравюре. И почему-то в дреме увидел он под гравюрой фамилию автора, который явно был немцем, потому что назвал гравюру «Sorge» — «Забота». На гравюре, придуманной его дремой, на ложе, опрокинув голову назад, спал уставший герой. А за его сном участливо наблюдала полуобнаженная нимфа, лежавшая рядом на боку, но приподнявшаяся на локте. Ладонь поддерживала голову, а длинные волосы спускались словно по подставленной руке на ложе.

Кто-то заглянул в кабинет, но беспокоить не стал. Правда, стараясь тихонько закрыть дверь, недозакрыл ее. Теперь в кабинет влетали шаги, обрывки коротких разговоров. И вдруг донесся гул и шум. Что-то гупало внизу, на первом этаже. И несколько раз слишком громко хлопнули двери!

Самсон открыл глаза и оглянулся на второе кресло.

«А где Холодный?» — возникла первая мысль.

Потом вспомнил, что Холодный, подремав тут пару часиков, ушел к себе. Успокоился и сосредоточился на шуме снизу. Вышел к лестнице, спустился на несколько ступенек вниз и замер, уставившись на белые плотные мешки, стоявшие под стенкой и на ступеньках и прямо у входа по обе стороны. Прикомандированные красноармейцы заносили, сгибаясь под тяжестью, новые и сбрасывали кто где мог, стараясь оставить проход.

— Вниз не спускайте! — прозвучал голос Найдена.

Любопытство повело Самсона вниз.

— Да соль с воровского склада забрали, — не стал дожидаться вопросов Найден, увидев молодого следователя. — Агентов губпродкома вызвали, а они никак не доедут!

— Так много? — удивился Самсон, насчитав только под стенками лестницы и у входных дверей мешков двадцать.

— Ну а что ж ты желаешь? Это же как золото! Когда еще так было, чтобы соль дороже сахара ценилась?

Самсон вдруг вспомнил, что последнее время в советской столовой ему вся еда недосоленной казалась.

— Может, ее из столовых воруют? — предположил он вслух.

— Из столовых только по мелкому воровать можно, а тут мешками! Это из вагонов! Там вообще такой хао́с! — Найден опять подчеркнул в последнем слове букву «о» и выразил своим мужественным лицом многозначительный ужас.

— Так а кто там за порядком следит?

— Кто-кто? ЧК, конечно! Но железная дорога — как своя империя, каждая ветка — губерния со своим губернатором и войском!

— Так чего ж они товар от воров не защитят? — возразил Самсон.

— А кто сказал, что у них собственных воров нет? — Снисходительный взгляд Найдена остановил дальнейшие попытки Самсона выражать свои мысли. Но тут он вспомнил о просьбе портного Сивоконя и о долге за пошив костюма и манекен.

— А мы можем для нужд розыска себе один мешок оставить? — осторожно спросил он.

— А зачем нам мешок соли? Три фунта Васыль уже для наших нужд отсыпал!

— Да портному ж надо заплатить! За работу по сшиванию костюма преступника.