Книга Игра нипочем - Феликс Разумовский

Америка. Дети Гарлема

Какое начало, таким будет и продолжение. А началось всё стого, что хитрые голландцы купили у доверчивых индейцев за несколько безделушекостров Манхэттен и основали колонию Новый Амстердам. Затем явились злыеангличане, турнули хитрых голландцев и перекрестили Новый Амстердам по-своему,по-простому – в Нью-Йорк. Привезли рабов и стали расселять их на окраинегорода, в деревне Новый Гарлем, названной так ещё голландцами в честь столицытюльпанов. Ну а дальше – пошло-поехало по накатанной колее. Смышлёные негры быстросориентировались и показали белым, кто есть ху. С волками жить – по-волчьивыть! А именно: грабить, воровать, заниматься рэкетом, сбиваться в банды,угонять автомобили, толкать девчонок на панель, туфту властям и наркотики вмассы. А ещё в пьяном отупении орать под гитару:

Будь проклят Гарлем, моя родина!

Сгори! Провались! Я твой пасынок – не сын…

И далее слушателя плавно подводили к мысли, что Гарлем,каким бы он ни был, это чёрная вотчина и белым туда лучше совсем не ходить.Однако, видимо, не все белые слышали этот блюз…

Был уже почти полдень, когда неподалёку от Центральногопарка остановилось такси и из него вышли четверо: сексапильная блондинка,тучный азиат, плюгавый европеец и плечистый сын прерий. Это были Брутальный,Облегчёнка, Панафидин и Азиат – путь их лежал на север, конкретно в Гарлем.Только не стали они прохаживаться по Кинг-стрит,[110] гулятьпо Ленокс-авеню или глазеть на театр «Аполлон». Прямиком направились в самоесердце трущоб, подальше от сто двадцать пятой.

Было жарко, душно и весьма неуютно. Беспощадное солнце,раскалённый асфальт, отсутствие зелени и чувство опасности.

– Ох, зря я этот открытый топик надела… –жаловалась Облегчёнка. – И мини-юбку. Как бы чего плохого не вышло…

– Ну и что ты за каждого идиота переживаешь? У них своиматери есть, – утешал её Азиат.

Панафидин просто молчал, Брутальный хранил непроницаемыйвид. А вокруг жил своей жизнью Гарлем. Потели на углах проститутки, возилась,шумела детвора, валялись пластиковые мешки с мусором. Слепой саксофонист,зачуханный и грязный, играл всё тот же блюз, фальшиво и невпопад.

Сгори, Гарлем! Провались!

Я твой пасынок, не сын…

Наконец пришли. Гарлем, он тоже разный, так вот, данноеконкретное место было попросту жутким. Негритянское гетто в предельном своёмвыражении. Пустырь, помойка, развалины. И огромный дом с чёрными проваламиокон, похожий на сгоревший корабль.

Поговаривали, будто раньше здесь стояла стена, на которойместные ведьмы чертили свои страшные знаки. Нарисуют человечка, нарекут именем,пронзят стрелой – и всё, реальный носитель имени может считать себя коммунистом.

В качестве материального воплощения той мистической чернотывозле дома тусовалась местная молодёжь. Одиннадцатое поколение местныхалкоголиков и наркоманов, выбравшее далеко не пепси.

– Эй, ты, белая коза, – отвлёкся один, лоснящийсяи мускулистый. – Не хочешь пободаться с нами?

– Да, да, белая коза, – подхватилиостальные, – давай-ка пободаемся…

– А рог не треснет? – прищурилась Облегчёнка.

Её рука небрежно вычертила некий пасс, отчего чернокожийдвоечник немедленно сник.

– Не надо больше, мэм, я все понял, мэм. Мои извинения,мэм, вы, наверное, к толстой мамбе,[111] мэм. Так она васждёт…

Сейчас же, как бы в подтверждение его слов, на пожарнойлестнице, расчертившей стену «корабля», появился негр в бейсболке, спрыгнул наземлю и подошел:

– Добро пожаловать, леди и джентльмены. Чёрная Короваждёт вас. Прошу.

Гнездо ведьмы располагалось в подвале, среди миазмов,сырости и полутьмы. За шатким колченогим столом сидела иссиня-чёрная, кактолько что с рынка рабов, не афроамериканская, а стопроцентно африканскаябабища, дымила сигарой, не торопясь смаковала ром и играла сама с собой вманкалу.[112] Колорита помещению придавал Боведа – алтарьпредков. Он представлял собой основу, застланную простыней, и на ней портреты,черепа, подсвечники, массивные хрустальные бокалы. Восемь бокалов были с брендиили ликером, в девятом, центральном, стояло распятие.

– Ну что, доигрались? – Бабища мрачно посмотрелана вошедших, и взгляд её остановился на Панафидине. – Работничкихреновы!.. – Она сокрушительно выругалась, ненавязчиво перескакивая содного языка на другой, с другого на третий и далее, потому что запасы одногоязыка бессильны были ответить моменту. – Из Аквариума у них уводят Зеркалосудьбы!.. Да вы знаете, что за это полагается? Знаете?.. – Она порывистовстала, подошла к алтарю и сняла с него вазу, от которой воняло. –Спросите вон у бывших хозяев…

В прозрачной жидкости, похожей на формалин, плавали мужскиегениталии.

– Это и тебя касается, белая коза, – посмотрелабаба на Облегчёнку. – У тебя я тоже найду что отрезать… А, да чтоговорить! У всех у вас в башках только донга-донга[113] – какбы откосить от работы. Ну, может, всё же хоть у кого-то из вас найдутся мозги?Или мне проверить? Кому-то извилины пересчитать? – Мамба покачала вазу,хмыкнула, посмотрела на свет и перевела взгляд на визитёров. – А?

Нет, на корову она совсем не походила, пусть даже на триждычёрную. Матёрая горилла, до крайности обозлённая, – вот на кого онадействительно смахивала.

– Не надо проверять, уважаемся старшая партнёрша, ненадо считать, – ответил за всех Брутальный. – Не ошибается, чёртвозьми, только тот, кто ничего не делает. А мы…

– Значит, искупишь, – то ли рассмеялась, то лизарычала баба. – За всех. Ты ведь у нас любитель змей? – Миг, и онавытащила откуда-то из-под алтаря двухметровую цветастую гадину и ловко, словнофокусник, швырнула Брутальному в лицо. – Сюрприз.

Это была пама, или ленточный крайт, – тяжёлая на подъёмчёрно-жёлтая смерть, пускающая зубы в ход лишь при сильном раздражении. Ну акак не прийти в раздражение, когда тебя будят, невежливо хватая за хвост, даещё куда-то кидают?.. Она и вонзилась жертве в шею, словно копьё, и после укусане отдёрнула голову сразу, а несколько раз крепко сжала челюсти, пускаядополнительную дозу, словно делая контрольный выстрел…

Мощный яд начал действовать практически сразу. Вот толькозакончить ему предстояло ещё не скоро… Брутальный захрипел, упал на колени, опрокинулсянавзничь и начал умирать, медленно и мучительно, от паралича дыхания. Пама, вовсём тяжелая на подъём, так и не отпустила его…