Книга Флагман владивостокских крейсеров - Александр Чернов

Вадик с головой ушел в планирование и осуществление «катерной» операции. И тут неожиданно произошли два взаимно не связанных события, существенно изменивших как план постройки миноносок-москитов, так и облик их дальнейшей модификации, которая должна была стать двухдвигательной.

* * *

В середине марта прибыл секретный пакет из Владивостока на имя императора, содержащий не только подробный отчет контр-адмирала Руднева о бое «Варяга» с отрядом Уриу, захвате «Кассуги» и «Ниссина», организации крейсерских операций подручными средствами и отражении набега Камимуры на Владивосток, в пакете этом были еще и новые идеи и предложения двух скинувших маски иновремян, не вошедшие ни в первоначальный поминальник для Вадика, ни в мартовские шпаргалки, доставленные от Петровича и Василия секретным курьером в лице… варяжского священника отца Михаила. И это было вполне объяснимо. Что-то просто не успели вспомнить за одну ночь на «Варяге», что-то стало ясным только после провала попытки изловить Камимуру. Причем пакет этот содержал и существенную «графическую» часть.

Среди десятка карандашных эскизов Вадик сразу же приметил схему и деталировку автомата и пулемета Калашникова, при виде которых невольно улыбнулся: «Ну, как же, ломануться в прошлое, и без Калаша, это же классика жанра альтистории с попаданцами!» – и эскизы кинематики для доработки легендарного маузера в пистолет-пулемет.

Здесь же были наброски схематического устройства бугельного торпедного аппарата, металлического звена для пулеметной ленты, теоретический чертеж катера, подозрительно смахивающий на обводы общеизвестного среди охотников и рыболовов конца двадцатого века «Прогресс», разрез и схема глушителя ДВС. А кроме того, эскиз высокооборотного винта для подвесного мотора упомянутого катера, изображение длинной колбасы привязного аэростата, рисунки пехотной каски с подшлемником, треугольной плащ-палатки, саперной лопатки, нескольких типов ручных гранат и вариантов миномета с боеприпасом к нему…

Николай внимательно рассматривал лежащие перед ним рисунки, изредка возвращаясь к пояснительной записке. После чего глубоко вздохнул, перекрестился и, подняв на Вадика грустные глаза, проговорил:

– Господи, как же все-таки печально осознавать, Михаил Лаврентьевич, что за грядущее столетие там, в вашем мире, человечество не только не перестало воевать, но и продолжало доводить дело истребления себе подобных до совершенства. Как я понимаю, эти присланные Василием Александровичем эскизы – только надводная часть айсберга. Да… Я был просто наивным мечтателем. Я ведь им предлагал… – Царь печально вздохнул и замолчал.

– Я знаю, ваше величество. За это после 1899 года многие вас так и зовут – «государь-миротворец», – нарушил подзатянувшуюся паузу Вадик.

– Что толку? Что толку было в моем миротворчестве, если им этого не надо? Да, вы правы были, конечно, когда сказали, что это не столько японцы на нас сейчас напали, сколько их руками англичане. Но я буду последним лжецом, если скажу, что самолично хочу военного противостояния с Британией. Только где альтернатива? В конце концов, у России тоже есть свои законные интересы, с которыми остальным должно считаться. Но бойня с германцами не в их числе. И что тогда дальше, если все уговоры бесполезны, а эгоизм островитян Альбиона безмерен?

– Нужно быть сильными. Тогда можно рассчитывать на равноправный союз с немцами, с оговоренными зонами интересов. Это реальный шанс сохранить мир в Европе.

– Европу немцы быстро построят по ранжиру. Но иного, стало быть, не дано. Раз так случилось… Это грустно, Михаил. Но, видит Бог, не мы, а на нас. Или дядюшка Эдуард не знал, против кого его верфи строят японский флот? Я бы себе такого никогда не позволил. Как это вы недавно сказали… «недооценка противника»? Да. Признаюсь. Я недооценил этих маленьких… – на возвышенно-одухотворенном лице царя вдруг неуловимо, словно двадцать пятый кадр, промелькнуло выражение холодной, жестокой брезгливости, – человечков. Ужасно и непростительно недооценил.

Николай машинально провел рукой по волосам, как раз в том месте, где под шевелюрой скрывался памятный рубец от самурайского меча

– Однако, потерявши голову, по волосам не горюют. Все это – моя вина. Мой грех… – Неожиданно император нахмурился, помолчал, собираясь с мыслями, после чего заговорил вновь. Голос его звучал непривычно глухо, чуть с хрипотцой, выдавая исподволь поднимавшееся внутреннее напряжение. – Есть некий момент, Михаил. Момент, который меня гнетет с самых первых часов этой войны. Больше, чем даже ее нелегкое начало. Вернее, гнетет самый факт ее начала. Вам я открою один секрет. Мне было предсказано, что если она все-таки случится и что если мы ее, именно ее, не дай Боже, проиграем, то потом неизбежно произойдет нечто, совсем… непоправимо страшное. Нечто совершенно ужасное…

Вадим, давно ожидавший этого разговора, но опасавшийся по собственной инициативе затрагивать столь скользкую тему, решил, что раз уж «клиент дозрел», то нужно «ковать железо, не отходя от кассы»:

– Это, ваше величество, для меня не тайна. И про предвидения японского отшельника Теракуто, и про предсказания англичанина Кайро. И про пророчества монаха Авеля, что вам, государь, довелось прочесть вместе с государыней императрицей в прошлом году, мне известно. Об откровениях из письма Серафима Саровского и о беседе вашей с блаженной Параскевой Ивановной я тоже читал. Обо всех этих мрачных предсказаниях и их влиянии на вашу судьбу и судьбу России в моем мире я знаю из исторических книг моего времени. Как и о тех действительно горьких событиях, что последовали за поражением в японской войне.

– Боже мой. Вы и об этом всё знаете? Хотя да, конечно. Чему я удивляюсь… – Николай явно с трудом владел собой, сохраняя самообладание только огромным усилием воли. – И значит, вы знаете, в каком году…

– Да. Как вам и было предсказано. В восемнадцатом. В моем мире так все и случилось. Только, пожалуйста, не спрашивайте меня – как именно.

– Почему? – голос Николая страдальчески дрогнул, а во взгляде на краткое мгновение промелькнула, выплеснувшись, как из-под спуда, такая глубина отчаяния, безысходной тоски и обреченности, что Вадиму стало искренне жаль его. Но жалость как неожиданной волной накатила, так мгновенно и улетучилась.

Как вообще можно было с таким жить! И при этом тупо дрейфовать по течению?! Для этого нужно было быть или полным отморозком-пофигистом, или законченным фаталистом. Первым Николай точно не был. Но вот фатализм… Очевидно, что он, как глубоко верующий человек, не сомневающийся в существовании и могуществе потусторонних сил, буквально воспринимал эти предсказания, а после поездки в Дивеево окончательно смирился с ролью искупительной жертвы за грехи всея Руси в целом и семьи Романовых в частности.

«Знало бы только твое величество, к чему это искупление в итоге приведет державу, – подумал зло Вадик. – Ну, ладно сам. Ладно – семья. Хотя и это уже само по себе ужасно – отправить на заклание жену и детей. А народу-то русского сколько безвинного загублено! Ни фига ж себе искупленьице! Правильно Василий тогда сказал: страус на насесте, то есть на троне, – пипец курятнику!»