Книга Четвертый бастион - Вячеслав Демченко

И не только то, что царь-фельдфебель и порядок наводил фельдфебельский. Памятуя розги наставника своего Ламсдорфа, Николай искренне полагал порку отечески полезным наставлением и, случалось, даже благородную смертную казнь заменял иному радетелю свобод позорной экзекуцией. И ладно бы только нижние чины и подлый люд портки снимал! «На правеж» отправляли цвет и опору России – дворянство, правда, только в «беспорточном» своем студенческом возрасте.

Кроме того, повсеместной, как форменный мундир, стала и шагистика, благодаря которой прививалось не столько «чувство локтя», сколько привычка к дисциплине. Все в стране было подчинено дисциплине – самому последнему из талантов русской души! Вот и не любили царя…

А зря – скажет теперь всякий непредвзятый исследователь, ведь нелюбимый царь-фельдфебель, следуя выражению того же Пушкина, был еще царь-инженер.

Не вдаваясь в подробности – именно Николаю I обязана Россия началом промышленной революции. И на то есть цифры, а мы только дадим логический вывод – искоренение «посессионных» фабрик, на которых использовался исключительно дармовой и непродуктивный труд крепостных, положило начало образованию русского пролетариата, невиданному престижу инженерии, а также появлению промышленников, то есть капиталистов по складу ума. Именно царь – искренний противник крепостного права – низвел количество крепостных в империи с 70 до 30 процентов и, кроме прочих свобод, дал разрешение вчерашним крепостным становиться капиталистами. И насколько им это удавалось – скажет всякий исследователь каждой второй меценатской фамилии.

Он изгнал «барство» из армии, расслабленной после триумфа 1812 года, и дал ей первое подобие поистине регулярной. И новую офицерскую касту – разночинцев, вместо «младенческой» дворянской, в которой следовало не столько выслужиться, сколько «досидеться» до отставного чина.

А насчет исправности пресловутой «государственной машины» – впервые при Николае I были введены регулярные ревизии на всех уровнях. Подобной практики ранее не существовало. А впрочем, сошлемся лучше на Ключевского:

«В губернии он разослал доверенных сановников для производства строгой ревизии. Вскрывались ужасающие подробности; обнаруживалось, например, что в Петербурге, в центре, ни одна касса никогда не проверялась; все денежные отчеты составлялись заведомо фальшиво; несколько чиновников с сотнями тысяч пропали без вести. В судебных местах император (нашел) два миллиона дел, по которым в тюрьмах сидело 127 тыс. человек. Сенатские указы оставлялись без последствий подчиненными учреждениями. Губернаторам назначен был годовой срок для очистки неисполненных дел; император сократил его до трех месяцев, дав неисправным губернаторам положительное и прямое обещание отдать их под суд».

И еще, но уже в порядке исторического провидения:

Николая I определенно следует назвать одним из величайших полководцев Великой Отечественной войны. Именно Николай, строя железные дороги (и, кстати, не прогулочные, как это принято показывать, а длиннейшие на то время в Европе), приказал ввести знаменитую расширенную колею. Именно с тем, чтобы ни один паровоз без монаршего ведома не причухал к нам из Европы. И вот вам факт – никакие героические диверсии партизан так не затрудняли продвижение вермахта во все годы войны на территории СССР, как эти считаные сантиметры.

Понятно, что такой любитель армейского порядка во всем был попросту убит неудачами России в войне, в Крымской войне. Убит, причем без всякого эвфемизма.

Пишет В. Панаев (директор канцелярии императора):

«Как ни старался Его Величество превозмочь себя, скрывать внутреннее свое терзание, оно стало обнаруживаться мрачностью взора, бледностью и худобою всего тела. При таком состоянии его здоровья малейшая простуда могла развернуть в нем болезнь опасную».

12 февраля 1855 года курьер принес во дворец весть о поражении под Евпаторией, а уже «в двенадцать минут первого пополудни» 18 февраля (2 марта) 1855 года государь скончался вследствие пневмонии (простудился, принимая парад в легком мундире, будучи уже больным гриппом).

Сыну, будущему Императору Александру II на смертном одре сказал честно:

– Сдаю тебе команду не в полном порядке.

Внуку, будущему Александру III, сказал:

– Учись умирать.

Мы же скажем – это был последний царь, который выходил из Зимнего в народ без охраны – любил, знаете ли, погулять по утрам по Дворцовой набережной и даже не стеснялся кланяться первым.

Такой вот Николай Первый, которого мы нарочно тут ни разу не поминаем «Палкиным», поскольку в свое время подобного прозвища у царя не было и в помине.

Главная квартира французских войск

Виктор еще не очнулся, должно быть, от очарования, в которое его погрузил момент сопричастности к истории. Впервые в жизни, честно говоря. Ибо какие бы загадочные мины поручик не строил на публику, но принадлежность его к лейб-гвардии отнюдь не значила причастности к дворцовым тайнам.

Это было понятно всякому петербургскому лейб-гвардейцу, кто, отправляясь на часы, оказывался вынужден заниматься тем, чем и не всякий гарнизонный солдат озаботится, идя в караул, – чисткой ружья.

А что вы хотите? При государе, который начинает свой день с упражнений со штуцером в качестве гимнастики, угодить с вахтпарада на гауптвахту очень даже легко. Не достанет пули в колодке – и «Entrez[107], мосье». Так что только в провинциальном обществе сходило с рук многозначительное хмыканье при упоминании скандальных имен и вельможных фамилий. А так-то…

Когда суетливый англичанин кругом обежал его фигуру, тут и там одернул полы белого мундира с эполетом и золочеными пуговицами, но, все-таки неудовлетворенный, скептически почесал бородавку на лиловатом носу, Виктор понял, что портрет его будут выхватывать из рук газетчиков на бульварах Монмартра. Он прочувствовал это так, что под исподней рубахой не то мурашки побежали, не то капли пота.

Соколовский поежился.

– Freeze, please! – зашипел на него страшным голосом англичанин, так что Виктор даже попятился, но тут же покраснел от возмущения: «Как будто я в первый раз в жизни снимаюсь на дагерротип?!»

Скепсис мистера Фэнтона, впрочем, относился к камерным съемкам вообще, а не к самой модели. В тогдашних парижских ателье нередко и потолки делались стеклянными для пущей освещенности.

Из прострации Соколовского вывел только горячий шепот на ухо:

– Вы даже не знаете, мой друг, сколько вы сделали для взаимопонимания наших армий и, берите шире, стран. Два бесстрашных русских офицера, принявших предложение явиться в расположение неприятеля и выпить на брудершафт! Ваши фигуры чрезвычайно популярны в нашей армии. Нет, в армиях! Обеих! Слух о вашем визите дошел не только до Камыша, но и до Балаклавы…

– Но как? – запоздало удивился Виктор. – Ведь говорили же о строжайшей тайне…