Книга Волчья тень - Чарльз де Линт

– А что говорит твоя интуиция о розовом «кадиллаке»?

– Ничего. А твоя?

– То же самое.

– Тогда открывай последнюю карту, – сказала Касси.

Венди сдвинула с колоды следующую карту, перевернула ее, внутренне собравшись и готовя себя к чему угодно, однако последняя картинка говорила ей не больше, чем розовый автомобиль. На ней оказалась пара волков, очень похожих друг на друга в своем волчьем облике. Над ними были лица двух разных женщин. Одна – видимо, Джилли. Другая напоминала дешевую копию Фарах Фосетт – телеактрисы семидесятых годов. Главным образом прической.

– Они что, из волчьего народа? – спросила Венди.

Касси подняла взгляд от карты.

– В них – души волков. Это я вижу. – Она села на пятки и вздохнула – Не много же мы узнали. Так же и у Джо вышло, перед тем как он ушел в манидо-аки.

– Куда ушел?

– В мир духов.

– Может, карты пытаются нам сказать, что темная Джилли… – она передернула плечами, – кто-то из звериного народа?

– И у нее есть подруга.

– Подруга с вышедшей из моды прической.

Касси наконец улыбнулась. Оставив карты на столе – три в ряд рядом с колодой, она вернулась на свой конец дивана.

– Можно мне их взять? – спросила Венди.

– Бери, конечно. Они не изменятся, пока не вернутся в колоду.

Венди не прикоснулась к первой карте, но взяла в руки две последние.

– Интересно, что сказала бы о них Джилли, – задумчиво произнесла она. – Может, ей бы они что-то подсказали?

– Первую карту…

– О, первую я не стала бы ей показывать. Только не хватало ей напоминать о том времени. А вот этих женщин она могла бы узнать. – Венди подняла карту с волчицами. – Или объяснить, что означает розовый «кадиллак». Ты не знаешь, который час? Я вечно забываю надеть часы.

Касси взглянула на свои:

– Почти девять.

– То есть время посещений кончается, – сказала Венди. – Пока мы туда доберемся, точно кончится. Но пробраться все равно можно. Ты же знаешь, как Джилли любит всякие загадки. Будет о чем подумать ночью. – Она вопросительно поглядела на Касси: – Картинки до тех пор продержатся?

– Должны бы…

– Так я возьму эти две, – сказала Венди, зажимая в руке обе карты. – А на ту больше никогда в жизни не посмотрю.

Она перевернула третью карту и засунула ее в колоду.

– Не надо… – предупредила Касси, но было уже поздно. Изображения на картах в руке Венди быстро таяли.

Венди вздохнула:

– Ну вот, я все испортила. Эти картинки были у нас единственными подсказками, а теперь их нет.

– Ты не виновата, – утешила Касси. – Откуда тебе было знать?

Венди с благодарностью кивнула, хотя, по правде сказать, что еще она могла услышать? Все равно это она, Венди, все испортила.

– Можно описать Джилли, что мы видели, – добавила Касси.

Венди понуро кивнула. Конечно можно. Только это совсем не то. Словами никогда не дашь такого точного представления. И Джилли, увидев карты, могла от неожиданности кое о чем проговориться, а рассказом такого не добьешься.

– Попробую завтра, когда зайду ее навестить, – сказала она.

– Я думала, ты сейчас к ней собралась.

Венди вздохнула:

– Карт нет, так что спешить уже некуда.

5

Чем чудеснее становится моя жизнь в стране снов, тем скучнее она в Мире Как Он Есть. Мне вспоминается Змей Ауроборос, поедающий собственный хвост. Проделываешь все эти упражнения и процедуры, а в конце концов оказываешься на том же месте. Если меня что убьет, так это бесконечные повторения.

Я всегда была, что называется, не слишком организованной личностью. Разбрасывалась – и это еще мягко сказано. Не то чтобы на меня нельзя было положиться. Если уж я за что бралась, так отдавала этому все свое внимание, будь то картина, посетитель в ресторане, старик, которого навещала в Сент-Винсенте, или просто болтовня с друзьями. Но я всегда хваталась за все сразу, перескакивала от одного к другому. А здесь день ото дня все то же самое.

Они говорят, что есть улучшение, и, может, оно и так – мимика почти восстановилась, и плечо снова обрело чувствительность, – но ходить я пока не стала и рисовать тоже. Даже поесть или дойти до туалета сама не могу. И это только физическая сторона дела. Есть и другое, о чем я никому не говорю. Не знаю уж почему. Может, потому, что это пугает меня еще больше, чем перспектива никогда не взять в руки кисть или карандаш, не встать на ноги, не суметь о себе позаботиться. Это что-то внутри меня, под кожей, в голове. Этого нельзя увидеть. Провалы в памяти, и хуже того – голова у меня не работает, как раньше.

Я уже говорила, что в детстве одинаково хорошо владела обеими руками, но это из меня очень рано выбили. Началось в школе, но мать занялась моим перевоспитанием с каким-то мстительным упорством. Мы с младшей сестренкой обе были такими, а все мальчики – правшами. И это, наверное, тоже восстанавливало ее против нас, только не спрашивайте меня почему. Я никогда не видела причин и не находила объяснений ее ненависти к нам, особенно ко мне. Я уговариваю себя, что сестренке стало легче, когда я сбежала, только кого я обманываю? Никак нельзя было оставлять ее там, но что я тогда понимала? Мне самой-то было лет десять, когда я начала убегать, а потом, на улице, мне уже было не до того, чтобы о других думать, – дай бог самой выжить.

А тогда, раньше – ну, по большей части все было в порядке. Пока мы не выбивались из ряда, пока делали, что велят. Но стоило нам сделать что-нибудь левой рукой: отрезать ветчины, взять ножницы, кинуть мячик – и порки не миновать.

Порка. Трепка. Взбучка.

Забавно… Сколько лет я не произносила этих слов. Но стоит их вспомнить – уже взрослой, – и в памяти встает Козлиный Рай, и возвращаются все слова, которые я пыталась выбросить из своего словаря. Я не стыдилась бедности. Я стыдилась невежества, которое меня окружало. Невежества, которое гордилось собой и всякого, пытавшегося учиться или вести себя по-другому, объявляло выскочкой.

Я к тому веду, что есть теория, по которой левши больше склонны к искусству, а правши – к аналитическому мышлению. А я, хоть и казалась правшой, на самом деле свободно пользовалась обеими руками, особенно в детстве. И с мышлением у меня было так же. Были спонтанность, интуиция, помогавшая создавать хорошие картины, но и с логическим мышлением было неплохо. С математикой, с логическими задачами.

А теперь это ушло. Числа больше не держатся у меня в голове.

Понимаю: кажется, не так уж это страшно, но попробуйте представить, что вы всю жизнь что-то умели и вдруг разучились. Это и к телу относится, но с головой особенно страшно. По-моему, это оттого, что мы уверены, будто всегда остаемся внутренне тем же человеком, что бы ни случилось с нашим телом. Может, с вами происходит что-то обычное вроде старения. Может, вам уже сорок, а в голове вечные пятнадцать. Человек таков, каков он внутри. Но когда он внутри начинает меняться…