Книга Мадам Оракул - Маргарет Этвуд

Кто там клонится с носа корабля

Кто эта путница, куда она стремится

наклон земли, наклон небес

кивок удачи

той лодке смерти; почему она поет

Колени преклонив, она склоняет спину

пред силой ее слезы так темны

и так зазубрены они — та смерть, которой так боишься

И под водой, и под водой небес

те слезы льются темными цветами

Я не очень понимала, что это значит, и никак не могла дойти до конца коридора.

Между тем, слова, копившиеся в блокноте, становились все загадочнее и страшнее: «железо», «гор-до», «нож», «сердце». Поначалу текст выстраивался вокруг одной женщины, и спустя какое-то время я видела ее почти воочию: она жила не то под землей, не то в огромной пещере или колоссальном здании, иногда плыла в лодке. Она обладала невероятным, почти божественным могуществом, но ее сила была проклятьем. Я никак не могла понять, что это за женщина. Она отличалась от всех, кого я видела в воображении, и, абсолютно точно, не имела ничего общего со мной. Я была совсем другая — счастливая. Счастливая и бессильная.

Потом начал появляться второй персонаж, мужчина. Между ним и женщиной что-то происходило; на страницах блокнота возникали таинственные любовные письма, непонятные, пугающие. Я чувствовала, что мужчина — плохой, но почему, объяснить не могла; временами он казался вполне хорошим. У него было много обличий. Иногда в блокноте появлялись целые пассажи словно бы из другой оперы и длинные, прозаические, невероятно скучные проповеди о смысле жизни.

Все слова и то, что из них получалось при помощи словаря, хранились в папке с надписью «Рецепты». Туда же я складывала заметки для «Костюмированной готики», хотя сами рукописи держала в ящике для белья.

Днем, когда я мыла посуду или бродила по супермаркету, на меня вдруг нападали сомнения. Что я делаю? Зачем? Если уж подвергать себя гипнозу, то хотя бы ради благой цели — например, чтобы бросить пить. Разве не так? Может, я схожу с ума? Если Артур узнает, что он обо мне подумает?

Не знаю, что было бы дальше, но только эти занятия пришлось прекратить. Однажды вечером я не смогла выбраться из зеркала. Шла, как всегда, по коридору со свечой в руке, и та внезапно погасла. Думаю, она погасла по-настоящему, потому-то я и застряла в зеркале. В темноте я потеряла ориентацию и боялась пошевелиться и даже повернуть назад, чтобы случайно не зайти еще глубже. Мне не хватало воздуха, я задыхалась.

Представления не имею, сколько это продолжалось; по ощущениям — много столетий. Потом я почувствовала, что меня трясет Артур.

— Джоан, чем ты занимаешься? — недовольно спросил он. — Что с тобой происходит?

Я сразу вернулась в нашу спальню и так обрадовалась, что благодарно обхватила Артура за шею и расплакалась.

— Со мной? Какой-то ужас, — сказала я.

— Какой? — спросил Артур. — Сидишь тут без света перед зеркалом. В чем дело?

Не могла же я ему рассказать.

— Я видела в окне какого-то человека, — пролепетала я. — Мужчину. Он заглянул внутрь.

Артур бросился к окну, а я быстро посмотрела на бумагу. Ничего, ни черточки. Я тут же поклялась себе прекратить заниматься глупостями. Леда Спротт предупреждала, что Автоматическое Письмо требует специальной подготовки, и теперь я в этом убедилась. Назавтра я выбросила свечи и вернулась к Пенелопе и сэру Перси Сомервиллю. Мне хотелось поскорее забыть о путешествии в сверхъестественное. Оккультизм не для меня, сказала я себе и вычеркнула сцену с зеркалом. Придется Пенелопе, как всем остальным, удовольствоваться изнасилованием и убийством.

Но у меня остался целый ворох записей. Спустя несколько недель я их просмотрела и решила, что они ничем не хуже книжек, которые я видела в магазинах. Подумав, что ими может заинтересоваться одно из маленьких экспериментальных издательств, я перепечатала всё на машинке и отослала в «Черную вдову». Очень скоро, едва ли не на следующий день, пришел довольно-таки, на мой взгляд, невежливый ответ:

Уважаемая мисс Фостер!

Откровенно говоря, Ваши записки напоминают гибрид произведений Калила Гибрана и Рода Макъюэна. Разумеется, отдельные эпизоды не лишены литературных достоинств, однако сочинение в целом неровно по тону и выглядит незавершенным. Думаем, для начала Вам следует обратиться в литературные журналы или послать свое произведение в «Мортон и Стержесс»; это, насколько нам известно, их епархия.

Я расстроилась. Наверно, они правы: мои записки — Дрянь. И едва ли имеет смысл сообщать издателям, что рукопись была продиктована потусторонними силами. Да и зачем, собственно, их публиковать? Кто я вообще такая? «Кто ты вообще такая?» — частенько вопрошала моя мать, никогда не дожидаясь ответа.

Но ведь есть же у меня право обратиться в другое место? Собравшись с духом, я отправила бандероль в «Мортон и Стержесс». Я никак не ожидала, что за этим последует.

Решающая встреча состоялась в баре «Гостиницы в парке». Раньше я там не бывала: Артур в такое место— чересчур дорогое, «капиталистическое» — ни за что бы не пошел. Меня оно против воли потрясло.

Меня ждали трое: Джон Мортон, первый владелец издательства, человек весьма благопристойной наружности; Даг Стержесс, его партнер и директор по рекламе, кажется, американец; и Колин Харпер, молодой человек с ввалившимися глазами, которого представили как редактора.

— Он и сам поэт, — с воодушевлением сообщил Стержесс.

Мужчины заказали мартини. Я хотела попросить двойной скотч, но испугалась, что меня сразу сочтут ненастоящей леди. Все равно они скоро поймут, с кем имеют дело, подумала я и заказала коктейль «Кузнечик».

— Итак, — Джон Мортон, доброжелательно посмотрел на меня поверх сцепленных рук.

— Да, в самом деле, — сказал Стержесс. — Колин, начните, пожалуй, вы.

— Нам показалось, что ваше произведение похоже на… э-э… своеобразную помесь Калила Гибрана и Рода Макъюэна, — печально произнес Колин Харпер.

— О, — расстроилась я. — Настолько плохо?

— Плохо? — повторил Стержесс. — Вы говорите «плохо»? Да вам известно, какие у этих господ тиражи? Это же все равно что торговать Библией, господи боже ты мой. — На нем был пиджак-сафари.

— То есть вам это подходит? — уточнила я.

— Да это динамит! — воскликнул Стержесс. — И взгляните, разве она не прелесть? Получится потрясающая обложка. Четырехцветная, как полагается. Вы играете на гитаре?

— Нет, — удивилась я. — А что?

— Да я подумал, может, представить вас этаким женским вариантом Леонарда Коэна, — ответил Стержесс.

Его коллеги немного смутились.

— Разумеется, понадобится некоторая редакторская правка, — сказал Мортон.

— Да, — подтвердил Колин. — Возможно, мы вырежем самые, ну…