Книга Золотой осел. Апулея. Архетип трансформации - Мария-Луиза фон Франц

Как и прочие, этот символ сосуда тоже имеет глубоко первобытные корни, уводящие в Центральную Африку, и спустился в Египет по Нилу. Лео Фробениус нашел в верхнем течении Нила племена, у которых был следующий погребальный обряд: когда вождь умирал (он был носителем божественной маны, божественной силы, воплощенной в нём), его тело помещали в отдельную хижину, подвесив на своего рода сетке. Под ней ставили сосуд, в который стекали выделения трупа. Через время труп высыхал, а в сосуде оставалась неаппетитная жидкость, обычно полная червей и личинок. Ее сливали в отдельный сосуд, потому что она представляла собой душу, покинувшую тело в виде жидкости. Затем сосуд закрывали, оставив одну дырочку, в которую вставляли бамбуковую палочку. За ней следили день и ночь, и когда оттуда показывался червяк или насекомое, считалось, что душа из него выбралась. Затем сосуд полностью закрывали и вместе с сушеным трупом помещали в пещеру. Здесь сосуд с жидкостью представлял духовную сущность души мертвого царя. Считалось, что душа, покинувшая сосуд в виде насекомого, переходила к наследнику, который становился представителем того же божественного начала. (В Египте насекомым был скарабей.) В некоторых других племенах были несколько иные обряды, но за ними всегда стояла идея передачи души и духовной сущности мертвого царя наследникам, вождям племени.

Так что сосуд содержит психическую сущность бога-царя во время его перехода от смерти к перерождению. Согласно египетской мифологии, он представляет собой Осириса в процессе трансформации в Гора[152]. Когда Осирис мертв, Исида хранит сосуд с его душевной субстанцией[153]. Позже он перерождается как Гор, новый солнечный бог, солнечное дитя. С психологической точки зрения, это загадочный момент преображения, когда наши сознательные представления о боге «мертвы» и перерождаются в бессознательном. Тайна сосуда для египтян была тайной смерти и воскрешения солнечного бога. Этот сосуд из мистерий Исиды продолжает свое существование как Священный Грааль. Согласно легенде, Христос явился Иосифу Аримафейскому и вручил ему сосуд, содержащий кровь из пробитого бока, доверив его как тайну традиции Грааля. Так что здесь снова появляется живая сущность мертвого бога, скрытая тайна, дарующая жизнь после смерти. Когда Христос умер, он забрал тело с собой. Он не оставил следов земной жизни, кроме крови, которую ранние христианские мистики толковали как его психическую жизнь, anima Christi, сохранившуюся в чаше Грааля.

Вот как история традиции Грааля началась в средневековье. Это загадка сосуда, содержащего тайну смерти и перерождения образа бога, нуминозная возможность перерождения Гора-ребенка, символа Бога, символа Самости, которая перестала быть частным принципом и снова наделяет целостностью существования. Гор тождественен с перерожденным Осирисом, когда покидает сосуд. После этого начинается рассвет. Первобытные племена поклоняются не солнцу, а тому нуминозному моменту, когда встает солнце[154]. Когда солнце немного восходит над горизонтом, оно перестает быть божественным. Восход, aurora consurgens[155], — это момент, когда появляется осознание Самости из сосуда бессознательной психики. Лучше всего это можно описать или амплифицировать на современном африканском материале, из которого происходят как египетский символизм, так и символизм Грааля.

В Абоми, Нигерия, жили племена, которые поклонялись богу-оракулу по имени Гбааду. Он воплощал истину, выражавшуюся в предсказаниях[156]. Считалось, что Гбааду представлял собой высшую степень самопознания, доступную человеку. Его параллелью был бог Фа. Имена Фа также составляли целое предложение: «Солнце восходит, и стены окрашиваются в розовый цвет». Старый знахарь добавлял: «Когда человек понимает истину, это все равно, что восход, солнца, когда серые стены становятся розовыми». Это Гор-Осирис, когда он выходит из сосуда.

Осёл Луций видит проходящую процессию, и, следуя своему сну, ищет глазами жреца, который несет венок из роз. Увидев его, Луций проталкивается через толпу. Жрец, который получил указания во сне, протягивает розы ослу, и тот поедает их. Поедая цветы, Луций теряет форму осла, которая опадает, как одеяние, и превращается в голого человека. Жрец зовет людей, которые покрывают Луция льняными одеждами, а потом обращается к нему перед всеми, говоря, что он свободен и спасен великой богиней Исидой, и потому должен стать её слугой. Все поражены, и люди прославляют богиню. Затем процессия продолжается:

Не обмануло божественное предсказание — тут же спадает с меня безобразная личина животного: прежде всего исчезает грязная, свалявшаяся шерсть, толстая шкура становится тоньше, огромный живот уменьшается, на ступнях ног копыта разделяются на отдельные пальцы, руки перестают быть ногами, но поднимаются для исполнения своих высоких обязанностей, длинная шея укорачивается, пасть и голова округляются, огромные уши принимают прежние размеры, зубы, подобные камням, снова делаются небольшими, как у людей, и хвост, который доставлял мне больше всего мучений, исчезает без следа! Народ удивляется, люди благочестивые преклоняются при столь очевидном доказательстве великого могущества верховного божества, подобном чудесному сновидению, и при виде быстрого превращения громогласно и единодушно, воздев руки к небу, свидетельствуют об этой столь славной милости богини[157].

В античности розы были посвящены Афродите-Венере и Дионису и символизировали eros. Венки из роз можно найти на могилах, где они, вероятно, означали «победный венок» воскрешения из мертвых[158].

Затем текст повествует, что Луций возвращается к возлюбленной фигуре богине и поселяется в доме в священной области (temenos), где живет долгое время, пока не получает посвящение:

… наняв внутри храмовой ограды помещение, устраиваю себе временное жилище, посещаю богослужения, пока еще — низшего разряда, не разлучаюсь с жрецами, неотступный почитатель великого божества. Ни одна ночь, ни один сон у меня не проходил без того, чтобы я не лицезрел богини и не получал от нее наставлений; частыми повелениями она убеждала меня принять наконец посвящение в её таинства, к которым давно уже был я предназначен. Хотя я и пылал страстным желанием подчиниться этим приказам, но меня удерживал священный трепет, так как я находил весьма трудным делом беспрекословное подчинение святыне и нелегкой казалось мне задачей соблюдение обета целомудрия и воздержания — ведь жизнь исполнена всяческих случайностей, она требует осторожности и осмотрительности. Обдумывая все это вновь и вновь, я, хотя и стремился поскорее принять посвящение, все как-то откладывал исполнение своего решения[159].