Книга Мессалина - Рафаэлло Джованьоли

- Ох! Прости меня, божественный император! Я неопытная девушка. Должно быть, я кажусь тебе совсем глупой, но ты ведь знаешь, я не была готова к подобной чести и к императорскому ложу. Ох, прости меня, я сама не понимаю, что говорю!

- Бедная девочка, как мне нравится твоя робость и застенчивость! Ты так трогательна и невинна, что я сгораю от желания заключить тебя в свои объятия! Увидишь, через несколько часов от твоего страха не останется и следа.

- Ох, божественный Гай! - теряя последние остатки самообладания, сказала девушка, крепко ухватившись за руку Калигулы.

Внезапно она испугалась мысли о том, что может потерять и этого нежданного жениха, всемогущество которого все-таки было способно утешить ее раненое самолюбие. Помолчав, она добавила

- Надеюсь, что боги помогут мне сохранить благосклонность моего синьора.

Как раз в это время они приблизились к дворцу, в триклинии которого было приготовлено небольшое застолье. В течение короткого ужина Калигула только и делал, что обнимал и ласкал Орестиллу, которая понемногу пришла в себя и даже развеселилась. Когда в первом часу ночи император встал из-за стола и объявил о своем намерении уединиться вместе с женой в брачных покоях, то Ливия со спокойной улыбкой проследовала за ним. Если сначала она хмурилась при воспоминании о бедном Пизоне, то теперь и думать забыла о нем, словно того вовсе никогда не существовало.

Наутро весь город только и делал, что говорил о событии, происшедшем в доме Кальпурниев. Римляне были потрясены случившимся, но негодовали главным образом не они, а римлянки, оскорбленное женское достоинство которых находило выход в резких осуждениях и обличительных тирадах.

- Ну, какова пройдоха! Вот ведь какая хитрая лисица, всех одурачила! Да не лисица, а дохлая кошка, чтоб ей пусто было! С ее-то манерностью, с ее-то жеманностью! Строила из себя недотрогу, и вдруг в пять минут одурачила этого простофилю! - тут женщины понижали голос. - Этого безумца Гая Цезаря! Да ей просто повезло! Но кто бы мог подумать! Какая неслыханная удача, какая улыбка фортуны! Нет, в это невозможно поверить! Не иначе, как между императором и Ливией уже давно существовала связь! У них были самые интимные отношения! О Геркулес! Конечно, это же ясно, как белый день! Никакой сумасшедший, будь он хоть Калигула, хоть еще кто-нибудь, не мог бы так вот сразу взять и влюбиться! Да еще так, чтобы совсем потерять голову! И в кого! Да что она из себя представляет, эта Ливия Орестилла? Ничего! Таких, как она - сотни! А другие сотни еще и в сто раз красивей! - кипятились собеседницы, относившие себя, разумеется, к последним. Должно быть, император лишился рассудка после смерти Друзиллы. Ну разве заслуживает Ливия того, чтобы занять такое высокое место? Какой скандал! Какой неслыханный скандал!

Так говорили дамы, примеряя свои лучшие наряды и собираясь нанести визит вежливости новой императрице. Но прежде чем показаться этим знатным матронам, хозяйка Августовского дворца встретилась со своей матерью, которую успокоила рассказом о том, как нежен был с ней император и как она очарована им. У него оказалось даже больше достоинств, чем приписывала ему молва. Он ее по-настоящему любит. Ей очень жаль бедного Пизона. Она просит утешить его от своего имени и посоветовать ему найти другую жену, с которой он будет более счастлив и которую она готова заранее поздравить с прекрасным выбором. О себе же Ливия сказала, что, конечно, она никогда не мечтала о такой огромной чести, но раз богам было угодно устроить все так, как случилось, и раз ничего исправить уже нельзя, то она довольна хотя бы тем, что может быть полезна своим родителям и друзьям семьи.

В ответ на эти слова ее мать сказала, что очень рада застать свою дочь в добром расположении духа, что всю ночь переживала за нее, но, коль скоро будущее ни от кого не зависит, то она считает разумным покориться воле рока и воспользоваться всеми преимуществами нынешнего положения. Нужно благодарить богов, добавила она, что мужем ее любимой девочки стал император, а не какой-нибудь заурядный сенатор. Наконец, перейдя на шепот, она заметила, что все могло кончиться гораздо хуже и что в интересах того же Пизона, не говоря уже о семье самой Ливии, ей нужно поскорей забыть первого жениха и постараться сохранить благосклонность Цезаря.

Разговор матери с дочерью мог бы продолжаться и дольше, если бы Калигула, взбешенный получасовым отсутствием Ливии, не начал громко и настойчиво стучать в дверь. Робко попросив прощения за то, что заставила себя ждать, она вернулась в объятия императора. Торопясь на беседу с консулами и эдилами, Калигула попросил новую супругу надеть самый лучший наряд, какой можно было найти во дворце: ему не терпелось проехать по городу в колеснице со своей избранницей, чтобы все самые знатные матроны и девушки из самых благородных семей, увидев ее, лопнули от зависти. И спустя два часа Ливия Орестилла, одетая в великолепнейшую тунику и увенчанная сказочно дорогой диадемой, уже восседала бок о бок с Калигулой в изящной двухместной колеснице, запряженной четырьмя чудесными белыми скакунами, правил которыми сам император. Впереди повозки ехали конные преторианцы, а сопровождали ее сенаторы и наиболее знаменитые патриции. Их лошади громко цокали по каменным плитам мостовых. Справа и слева выстроились несметные толпы горожан, приветствовавших свадебный кортеж. Из открытых окон на императрицу дождем сыпались фиалки и венки; отовсюду слышались восторженные крики:

- Сальве, Ливия Орестилла Августа!

- Слава императрице Ливии!

- Да здравствует благословеннейшая из женщин!

- Ура Ливии! Вива Орестилла!

Девушка, столь неожиданным и странным образом вознесенная на трон Цезарей, сияла своей чудесной красотой, ее глаза светились от счастья, щеки горели ярким румянцем. Раздувавшиеся ноздри и дрожащие полуоткрытые губы говорили о том, что она упивалась этой поразительной победой, столь же пьянящей, сколь нежданной. В вечер ее триумфа был устроен роскошный пир, на который Калигула пожелал пригласить всех, кто днем раньше ужинал в доме Кальпурниев.

А пока таблий Цезаря заполнялся возбужденными голосами женщин и громким говором мужчин. Калисто, все больше и больше терявший голову от любви к Мессалине, стоял рядом со своей избранницей и объяснялся в чувствах к ней.

- Обожаемая Мессалина, когда же ты захочешь говорить со мной наедине? Ты моя повелительница, моя императрица.

- Тише, тише! - перебила его Мессалина, иронически улыбаясь, в то время как ее лоб и брови сурово нахмурились. - Не называй меня так, если не хочешь навлечь гнев своего хозяина. Ты должен величать императрицей только ту, ради которой устроен этот вечер. Мы здесь собрались ради нее. Тебе следует целовать сандалии Ливии Орестиллы Августы!

- Ох, не говори мне о ней, любимая Мессалина, я ее не переношу. Чего бы я не сделал, чтобы лишить ее всех почестей!

- Ты меня не обманываешь?

- Разве ты еще не убедилась, что нет? Я не могу тебе лгать, моя богиня!

- И ты действительно ее ненавидишь?

- Мне она не понравилась еще вчера, когда я впервые увидел ее. А сегодня я еще больше невзлюбил ее, когда заметил, что ты на нее злишься.