Книга Хроники - Боб Дилан

Джек умело дразнил музыкальными трюками. Конверт пластинки был загадочен, но не зловещ. На нем персонаж вроде как беззаботный и легкий, на вид – беспутный, эдакий симпатичный бродяга седла. Одет ковбоем. Голос резкий, бьет в одну точку. Он растягивает слова и так уверен в себе, что становится тошно. Помимо этого, он играет на гитаре без усилий, беглым отработанным перебором. Голос лениво скачет по комнате и взрывается, когда захочет. Слышно, что стиль Вуди Гатри он освоил – и даже больше. И вот еще что: он блистательный актер-развлекатель, а фолксингеры обычно таким не заморачиваются. Большинство фолк-музыкантов ждут, когда ты к ним придешь. А Джек шел к тебе сам и хватал тебя. Эллиотт, на десять лет меня старше, действительно ездил вместе с Гатри, учился его песням и стилю из первых рук и полностью ими овладел.

Пэнкейк был прав. Эллиотт недосягаем. У него было еще несколько пластинок Рэмблин Джека – на одной тот пел с Дерроллом Адамсом, своим приятелем, певцом из Портленда, который играл на банджо, как Баском Ламар Лансфорд, и пел сухо и лаконично-остроумно, что идеально подходило Джеку. Вместе они звучали, будто кони в галопе. Они делали «Больше одной красивой девчонки», «Блюз озабоченного человека» и «Смерть Джона Генри»[187]. А вот сам по себе Джек был нечто. На обложке его пластинки «Слово берет Джек» можно чуть ли не глаза его разглядеть. Они что-то говорили, только я не знал, что именно. Пэнкейк давал мне слушать эту пластинку много раз. Она поднимала настроение, но в то же время швыряла меня вниз. Чуть раньше Пэнкейк обмолвился, что Джек – король фолксингеров, городских уж точно. И слушая его, не приходилось в этом сомневаться. Не знаю, хотел ли Пэнкейк меня просветить или обломать. Не важно. Эллиотт двинулся дальше Гатри, а я пока застрял где-то в пути. У меня и близко не было той убедительной манеры себя держать, которую я услышал на пластинке.

Я бочком выбрался из квартиры, снова очутился на холодной улице и бесцельно побрел. Мне словно некуда было идти, я себе казался каким-то мертвецом, что блуждает по катакомбам. Будет трудно не поддаться воздействию такого парня, которого я только что услышал. Хотя придется изгнать его из сознания, забыть обо всем, убедить себя, что я его не слышал и вообще его не существует. Он все равно за границей, в Европе, в добровольной ссылке. США к нему еще не готовы. Вот и хорошо. Пусть там и сидит, а я пока буду и дальше охотиться за песнями Гатри.

Через несколько недель Пэнкейк опять услышал, как я играю, и довольно быстро дал понять, что мне его не одурачить: раньше я имитировал Гатри, а теперь имитирую Эллиотта. И что, я вправду считаю себя ему ровней? Пэнкейк заявил, что мне, наверное, лучше вернуться к рок-н-роллу, – я же раньше его играл, правда? Не понимаю, откуда он узнал: может, он к тому же еще и шпион, – только в любом случае дурачить я никого не собирался. Я просто делал то, что умел, с тем, что у меня было, там, где я оказался. Но Пэнкейк был прав. Нельзя взять пару уроков танцев и думать, что ты Фред Астэр.

Джон был одним из классических фолковых снобов. Такие свысока поглядывали на все, что отдавало коммерцией, и высказывались по этому поводу открыто: такие группы, как «Бразерс Фор», «Чад Митчелл Трио», «Джорнимен», «Хайвеймен» – фолковые снобы считали их всех эксплуататорами святынь. Ладно, у меня от них тоже оргазмов не случалось. Но никакой угрозы они не представляли, поэтому, в общем и целом, мне было на них наплевать. Большинство фолковой тусовки смешивали коммерческий фолк с грязью. Популярное представление о фолк-музыке – это «Вальсирующая Матильда», «Коричневый кувшинчик» и «Песня банановой лодки»[188]. Такое несколько лет назад мне нравилось, и я не испытывал нужды как-то это принижать. Честно говоря, снобы имелись и на другой стороне – снобы коммерческого фолка. Эта братия свысока смотрела на традиционных народных певцов, считая их старомодными и покрытыми паутиной. Большой культ и несколько пластинок были у Боба Гибсона, чистенького коммерческого фолксингера из Чикаго. Если он заглядывал на твое выступление, то обязательно садился в первый ряд. После первой или второй песни, если ты оказывался недостаточно коммерческим, слишком сырым или зазубренным, он мог вызывающе встать, устроить скандал и выйти из зала прямо посреди номера. Никакой ничейной территории: похоже, все вокруг были снобами – не теми, так другими. Я пытался не терять перспективы.

Что бы люди ни говорили – хорошего или плохого, – значения это не имело, я не ловился на разговоры. У меня все равно не было так или иначе подготовленной аудитории. Нужно мне было только одно – держать курс прямо. Чем я и занимался. Дорогу вечно заступали тягостные тени, с которыми приходилось как-то иметь дело. И вот еще одна. Я знал, что Джек сейчас где-то там; я не пропустил мимо ушей то, что сказал о нем Пэнкейк. Это правда. Джек и есть Король Фолксингеров.

А «Королевой Фолксингеров» наверняка была бы Джоан Баэз. Мы с ней были одногодки, и у нас окажется общее будущее, но в то время даже помыслить об этом было абсурдно. У нее на лейбле «Вангард» вышла одна пластинка под названием «Джоан Баэз», и я видел певицу по телевизору. Она участвовала в фолк-музыкальной программе, которую на всю страну из Нью-Йорка транслировала «Си-би-эс». В концерте участвовали и другие исполнители – Сиско Хьюстон, Джош Уайт, Лайтнин Хопкинс. Джоан пела какие-то свои баллады, а потом подсела к Хопкинсу и спела несколько песен с ним. Я не мог оторвать от нее глаз, мне даже моргать не хотелось. Выглядела она дьявольски – блестящие черные волосы, свисавшие до изгиба узких бедер, поникшие густые изогнутые ресницы, уж явно не тряпичная кукла. Я заторчал от одной ее внешности. Да еще голос. Голос, отгонявший злых духов. Она будто прибыла с другой планеты.

Пластинки ее продавались очень хорошо – и легко понять, почему. Певицами в фолк-музыке считались Пегги Сигер, Джин Ритчи и Барбара Дэйн, а им не очень удавалось наладить контакт с современной толпой. А Джоан ни на кого из них не походила. И не было никого, на нее похожего. Пройдет всего несколько лет, и на сцене появятся Джуди Коллинз и Джони Митчелл. Мне нравились певицы постарше – Тетушка Молли Джексон и Джини Робинсон, – но у них не было той пронзительности, что у Джоан. Я много слушал и блюзовых певиц, вроде Мемфис Минни и Ma Рэйни, и Джоан в каком-то смысле больше походила на них. В этих женщинах не было ничего девчачьего, и ничего девчачьего не было в Джоан. Сразу шотландка и мексиканка, она походила на божественную икону, ради нее ты готов был пожертвовать собой, а пела она так, что голос долетал до господа бога; и, кроме того, изумительно играла на музыкальных инструментах.

Пластинка «Вангарда» не была фуфлом и липой. Она чуть ли не внушала страх – безупречная подборка песен, ядреная традиция. Джоан казалась очень зрелой, соблазнительной, напряженной, волшебной. Все, что она делала, работало. От того, что мы с ней были одногодками, я чувствовал себя почти бесполезным. Хоть и нелогично, однако что-то мне подсказывало: она – мой двойник, единственная, с кем мой голос мог бы обрести идеальную гармонию. В то время же между нами были только дали, миры и водоразделы. Я по-прежнему обретался в глухомани. Однако некое странное чувство говорило, что мы неизбежно встретимся. Я почти ничего не знал о Джоан Баэз. Я понятия не имел, что она всегда была подлинной одиночкой, совсем как я, но ее много где помотало, и жила она в разных местах, от Багдада до Сан-Хосе. Она повидала мир гораздо больше меня. Но пусть так – все равно думать, что она, вероятно, больше похожа на меня, нежели я сам, было бы немного чересчур.