Книга Без надежды на искупление - Майкл Флетчер

Сегодня она ехала в паланкине возле своего возлюбленого и говорила себе, снова и снова: «Эрбрехен никогда не предаст меня». В отличие от Кёнига, Эрбрехен был ей настоящим другом. Она смотрела, как шаркающей походкой тащится Реген. Шаман был для Эрбрехена инструментом, с помощью которого он защищал ее, Гехирн.

– Он не использует меня, – шептала себе Гехирн. – … Он меня… Я ему нравлюсь. – Она хотела произнести слово «любит», но ее собственные губы воспротивились этому.

– Что-что? – спросил Эрбрехен. – Я не расслышал, что ты сказала.

– Да так, ничего.

Он пристально посмотрел на нее; его зеленые глаза казались сонными, почти закрытыми, до тех пор пока она не добавила:

– Я просто разговаривала сама с собой.

Эрбрехен отвел взгляд, обвел глазами табор своих почитателей.

– Я это делаю постоянно. Не так много людей, с которыми стоит говорить. – Он взглянул на нее. – Совсем другое дело – с тобой.

Эта фраза была совершенно явной уловкой, но все же ее сомнения сразу же показались Гехирн глупостью.

– С тобой мне тоже нравится разговаривать.

На это Эрбрехен ответил смущенной улыбкой.

– Можно тебе задать один вопрос?

– Конечно.

– Некоторые рождаются с надломом, и иллюзии переполняют их с первого дня жизни, тогда как у других все начинается с какого-то триггера или эмоциональной травмы. – Он облизал губы медленным, чувственным поворотом ярко-розового языка. – Я еще слышал, что иногда у людей начинаются бредовые иллюзии после удара по голове.

Она знала, к чему все это приведет, видела разгоревшийся голод в глазах Эрбрехена. Она сжала челюсти, и громко щелкнули костяшки пальцев: Гехирн сжала кулаки.

– Я почти то же самое слышала от Ауфшлага, – сказала она, изо всех сил стараясь сделать вид, что эта тема ее не особенно волнует. «Не надо, пожалуйста».

Эрбрехен кивнул, как будто отлично знал, кто такой Ауфшлаг, и спросил:

– Ты с рождения была хассебранд?

– Нет. – «Прошу тебя, не спрашивай. Ну пожалуйста, не спрашивай об этом».

– Что с тобой случилось – это была физическая травма? – спросил он, подаваясь вперед, как будто пытался вдохнуть запах ее отчаяния.

«Он знает, каков будет ответ, и все равно спрашивает. Так может вести себя только эгоцентричный ублюдок-гефаргайст. Он и есть гефаргайст, – напомнила она себе. – Ему плевать на то, какую боль он мне этим причиняет. Ему все равно…»

– Я спрашиваю, – добавил он, – потому что ты мне не безразлична.

«Он любит меня!» Желчью начали вскипать и подниматься в ней воспоминания.

– Папа… Мой отец очень меня любил. Так сильно, что мама меня за это ненавидела. Она очень ревновала. – «Или ей было противно».

Она ему рассказала все. Она рассказала ему, как отец трогал ее, а потом держал руки над огнем, чтобы пламя очистило его от грехов, а потом то же самое делал и с ее маленькими ручками. Она вспомнила, как вопила, пока не надорвала глотку. Рассказала ему, как мать от нее отстранилась, а потом стала делать вид, что Гехирн вообще не существует. Она рассказала ему про тот день, когда она стала девушкой, и как она впервые зажгла огонь одной только силой мысли.

– Ты с твоим отцом? – Лицо Эрбрехена сморщилось от отвращения. – Ты знала, что поступаешь дурно, – произнес он, и на мгновение ей захотелось сжечь этого жирного слизняка: он вслух сказал о том, за что она себя ненавидела. Одного взгляда его глаз цвета морской волны хватило, чтобы это желание рассыпалось вдребезги.

– С того дня, – продолжала она, – сколько бы отец ни держал мои руки в огне, у меня не оставалось ни волдырей, ни ожогов. Я спросила, означает ли это, что я избавилась от греха. – Она безрадостно, глухо рассмеялась. – Он покачал головой и сунул мои руки поглубже в угли.

Потом, когда она превратилась в юную женщину, ее отец отвернулся от нее – у него вызывало отвращение то, кем и какой она стала.

– Они выгнали меня из дома, когда мне было четырнадцать, – закончила она. Слезы струились по ее лицу, солеными каплями обжигали губы. – Через несколько лет я вернулась, а они спросили, почему я их покинула. Сделали вид, что ничего и не произошло. Потом, когда мама вышла из комнаты, папа меня стал трогать. – Она заскрипела зубами до боли в челюсти, и вот уже воздух вокруг нее заколыхался жаркими волнами. – Я его сожгла.

– Тебе повезло, – сказал Эрбрехен. Когда она посмотрела на него, не в силах ничего произнести от потрясения, он добавил: – По крайней мере, тебя кто-то любил. Пусть и недолго. – Он покачал головой, закусив нижнюю губу. – Через несколько секунд после рождения я оказался в придорожной канаве. – Он протянул жирную руку к бедру Гехирн, но остановился, так и не коснувшись ее. – Много лет я считал ту пару, которая меня нашла, моей семьей, хотя мне и не разрешалось называть их отцом и матерью. Они держали меня только до того момента, когда меня стало возможно выгодно продать. – Эрбрехен наморщил свой маленький носик, который при этом почти скрылся между круглых щек. – Мне еще не исполнилось четырех лет, как меня уже два-жды гнусно предали. Но они меня недооценили. Никто не понимал, насколько я умен. А я учился. Больше меня никто никогда не предаст.

Эрбрехен повел рассказ о своей жизни на улицах, где его воспитывали, передавая друг другу, разные сутенеры и шлюхи и где ему каждый день приходилось бороться за выживание и за еду. Он рассказал ей о тех долгих годах, когда его продавали и обменивали, совсем как товар, как нежную плоть, имевшую свою цену. И всегда он наблюдал, всегда слушал. Всегда учился.

– Нами движет желание, выступающее под маской потребности, – сказал он. – Если понять нужды человека, то сможешь склонить его к чему угодно.

Пока он рассказывал, Гехирн заметила, что вздрагивает от рыданий. Его лишили всех надежд в жизни еще до того, как он успел понять, что такое надежда. Ее собственные страдания показались незначительными рядом с тем, что пережил он. Как ей только пришло в голову, что стоит рассказать ему о своих мелких обидах?

«Боги, сколько же ему пришлось страдать. Как он может сидеть рядом со мной и так невозмутимо рассказывать историю своей жизни?»

– И однажды один мой клиент, состоятельный старик, сказал, что любит меня. Он обещал сделать для меня все что угодно. – Эрбрехен рассмеялся и радостно хлопнул в ладоши. – На следующий день он выполнил мою просьбу: моего сутенера утопили в ведре козлиной мочи. – Он вздохнул, задумчиво улыбнувшись воспоминаниям. Улыбка развеялась. – Но то, что он называл любовью, было просто потребностью. Он меня не любил. Меня никто никогда не любил и не любит. Им все время нужно, нужно, нужно, они всегда требуют. Никогда не любят. – Он снова взглянул на нее, будто проверяя, не перестала ли она его слушать. – И вскоре я понял, что в небольших группах людей я мог переделать, как пожелаю, потребности почти каждого. Но в городе, в окружении тупых масс, мое могущество было ограничено. Когда я в очередной раз уехал из города с моим любовником и его свитой, я сделал так, чтобы мы никогда не вернулись. Они стали моими первыми друзьями и много лет следовали за мной. – Он пожал одним плечом, и его левая грудь задрожала. – Друзья приходят и уходят. Хотел бы я знать, остается ли кто-нибудь из них со мной до сих пор. – Он пробежал взглядом по толпе своих почитателей, но, казалось, при этом почти не смотрел на них.