Книга Власть научного знания - Нико Штер

Одним из первых противников государственного регулирования производства фреонов был Джеймс Лавлок. Оглядываясь назад, он с уважением говорит о роли ученых-активистов и в первую очередь Шервуда Роуланда.

Если бы Роуланд не действовал как миссионер, то ситуация наверняка приняла бы совершенно иной оборот. Если бы на нее смотрели объективно, по-научному, как бы мне этого хотелось, то общественность и политики не увидели бы в ней серьезной проблемы. Если бы он не задал взбучку «зеленым» и политикам. Огромную часть своего времени он, по всей видимости, потратил на разъезды и выступления с докладами. Это были настоящие предвыборные речи. Он приезжал в каждый городишко и в каждую деревню и выступал там с докладом. Я думаю, так наукой не занимаются, но, возможно, он был прав, потому что он в это верил (Grundmann, 1999: 347).

Критики часто указывают на ненаучность, характерную для деятельности ученых-активистов. Однако ни один ученый, работающий в этой сфере, не мог избежать следующих вопросов: на ком лежит бремя доказывания? Что считается научным обоснованием вреда и кто имеет право об этом судить? Каково значение самого неблагоприятного сценариея (worst-case scenario) по сравнению с остальными? Какую роль следует отводить социальной или экономической пользе при обсуждении запретов (Brooks, 1982)? Эти вопросы неизбежно вставали и при поиске политических альтернатив – причем в равной мере и перед учеными, и перед политиками.

Многие ученые, участвовавшие в обсуждении проблемы фреонов, «оказались не в состоянии дать свою – эксплицитную или имплицитную – оценку практически ни одного из этих важнейших не научных, а ценностных решений, независимо от того, насколько непримиримой была их позиция “придерживаться исключительно фактов”» (Brooks, 1982: 206). На заседании комиссии Конгресса Роуланд, когда его попросили сопоставить экологическую ситуацию и экономические интересы, отдал приоритет экологическим вопросам: «Я полагаю, что экономические перестановки имеют минимальное значение, в отличие от огромного значения возможного вреда для экологии» (цит. по: Grundmann, 1999: 137).

Политически ангажированным ученым удалось убедительно изложить проблемную ситуацию вокруг озонового слоя в ходе публичных дебатов, выступлений в образовательных учреждениях, на парламентских слушаниях и в СМИ. Была также сформулирована своего рода «политическая стратегия» по защите озонового слоя, т. е. были обозначены ключевые переменные, на которые можно было напрямую повлиять путем политического вмешательства (за запретом фреонов в производстве аэрозолей должны были последовать другие ограничения).

В виду возможных погрешностей модельных исчислений на самом деле у ученых не было чисто научного метода для того, чтобы оценить, насколько необходимо регулировать применение фреонов. В этом споре у каждой стороны было свое видение. Промышленники ссылались на презумпцию невиновности – «невиновен, пока вина не доказана», в то время как критики видели острую необходимость в особых предупредительных мерах. Один из главных вопросов заключался в том, какие выводы следует делать из погрешностей в компьютерных моделях – за или против ограничений. Коэффициент погрешности, равный двум, означал, что масштаб проблемы мог быть или вдвое меньше, или вдвое больше, на что обратил внимание исследователь атмосферы Ральф Цицерон на одном из слушаний в Конгрессе. Погрешность могла означать ошибку и в том, и в другом направлении.

Американский Закон 1977-го года о сохранении чистоты воздуха утвердил превентивный подход, запретив все формы применения фреонов (в частности, в аэрозолях), «кроме жизненно важных». Ключевое значение здесь имел принцип «уместных ожиданий вместо логичного доказательства». Этого было достаточно для оправдания политических мер. Это предопределило также политику США в международных переговорах (Betsill & Pielke, 1997).

Здесь следует обратить внимание на еще один момент. «Запрет на использование аэрозолей» вступил в силу на основании научных гипотез и модельных исчислений сокращения озонового слоя в будущем. Фактического материала об изменениях атмосферы на тот момент не было. Представители промышленности постоянно подчеркивали, что они в корне не согласны с идеей регулирования промышленного производства на основании «голой теории».

В начале 1980-х годов сокращение озонового слоя оказалось на повестке дня в международной экологической политике. До 1986-го года противники запрета обращали внимание на то, что для обоснования законодательного регулирования недостаточно фактической информации. Чтобы устранить этот пробел в знаниях, необходимы были новые исследования. Критики закона были правы в том, что атмосфера была недостаточно изучена. Это стало особенно очевидно, когда была открыта озоновая дыра, поскольку этот феномен не смогла предсказать ни одна теоретическая модель. Понадобилось несколько лет, прежде чем ученые смогли дать ему научное объяснение. Но может ли (относительное) невежество или научная погрешность служить оправданием бездействия? По сути, именно этот вопрос лежал в основе всех споров о необходимости законодательного регулирования. Показателен сам факт того, что многие ученые, занятые в исследованиях озоновой дыры, имели примерно следующее мнение о превентивной политике: «Я всегда считал, что в виду возможных погрешностей следует действовать осторожно, как бы перестраховываясь; именно так мы страхуем свое имущество от пожара, не прогнозируя его, но в случае пожара мы можем сослаться на страховку» (интервью с одним американским ученым, которое Р.Г. провел в 1995 году; необходимо учитывать, что этот ученый не был сторонником запрета на использование аэрозолей и фреонов; наоборот, он долгое время выступал против теорий антропогенных причин озоновой дыры).

Открытие озоновой дыры стала сигналом тревоги, в корне изменившим восприятие проблемы. По словам Роуланда, «резкое сокращение озонового слоя над Антарктикой проделало путь от убедительной компьютерной гипотезы относительно будущего до актуальной проблемы сегодняшнего дня» (New York Times, 7-е декабря 1986 г.). Хотя официально эта тема еще не была частью международных переговоров, итогом которых стал Монреальский протокол, фактически она существенно повлияла на эти переговоры (Grundmann, 1999; Christie, 2001). Внимание СМИ резко возросло после того, как озоновая дыра стала научно доказанным фактом. Ее цветное изображение превратилось в икону, которая символизировала угрозу для озонового слоя и жизни на Земле. Еще до появления метафоры «озоновая дыра», с середины 1970-х до середины 1980-х гг. эксперты и обыватели были обеспокоены «истончением озонового слоя». Разница между двумя этими обозначениями очевидна. Если метафора истончения вызывает в воображении представление об изношенной ткани, то метафора дыры рождает в уме образ воздушного шара с дырой или зараженного организма. Вне всякого сомнения, эта метафора использовалась для того, чтобы подчеркнуть драматизм ситуации (Benedick, 1991: 13).

Из изложенного выше понятно, что в основе подписания Монреальского протокола не было научного консенсуса. Здесь, скорее, сыграли свою роль активисты от науки, проявившие себя в сфере политики. Им удалось создать практическое знание, кульминация которого – реализуемые на практике политические рекомендации, как, например, запрет аэрозолей или постепенное сокращение производства и использования ХФУ. Разумеется, этим активистам оказался на руку подлинный кризис, которого никто не ожидал и который никто не прогнозировал. Решающим фактором, обусловившим их успех, было доверие, которое они сумели завоевать в ходе дискуссии. Когда в центре внимания оказалась никем не предсказанная озоновая дыра, они сумели представить свою позицию превентивного регулирования наиболее убедительным образом.