Книга Россия и Запад на качелях истории. От Павла I до Александра II - Петр Романов

Ругать Петра I в эпоху Николая за «перегибы», как это делал тогда в некоторых своих статьях Герцен, и вправду было не вполне уместно. Многим в тогдашней России это напоминало лекцию о вреде обжорства в ночлежке для нищих. Москвич Грановский понимал это лучше Герцена, обосновавшегося в Лондоне.

Если Петр I насильно кромсал русскую бороду, потому что она в его глазах олицетворяла архаичное прошлое России, то Николай I не менее горячо преследовал бородачей, потому что считал их приверженцами революционных западных идей. В жандармских инструкциях всерьез указывалось на то, что все бородатые российские граждане должны стать «предметом беспрерывного полицейского наблюдения, ибо в Европе борода есть отпечаток принадлежности какому-либо злонамеренному политическому обществу».

Впрочем, к изумлению властей, выяснилось, что самый отчаянный русский диссидент Петр Чаадаев бороды не носит, а, наоборот, предпочитает бриться наголо.

Бредовая мысль: Россия и прогресс несовместимы

По происхождению, образованию и дружеским связям Петр Чаадаев, бесспорно, принадлежал к кругу декабристов. Но судьбы их не повторил. И потому, что далеко не во всем с друзьями соглашался, и потому, что в разгар драматических событий 1825 года оказался за границей, где жил в то время, тесно общаясь с такими известными личностями, как немецкий философ Шеллинг и французский философ аббат Ламенне.

Возвратившись из-за границы, своих прежних друзей Чаадаев дома уже не застал: все они отбывали срок на каторге. Едва ли не единственным человеком, с которым он сошелся в николаевской империи, стал Александр Пушкин.

По своим взглядам Чаадаев для России явление абсолютно уникальное. Его фигура в истории русской мысли стоит в стороне от всех основных течений. Он сам по себе течение. Или, точнее, полюс, вызывающий тяжелые магнитные бури. Чаадаев, кажется, делал все возможное, чтобы соотечественники его не любили. Воспитанник европейской философии, в значительной степени философ-мистик, поклонник диссидентского даже для Запада революционного католицизма, Чаадаев своими мнениями и речами оскорблял у себя на родине многих.

Если с западниками Чаадаев спорил корректно, то над славянофилами издевался язвительно и изощренно, высмеивая каждую из почитаемых ими «священных коров» и дорогих им реликвий:

В Москве каждого иностранца водят смотреть большую пушку и большой колокол. Пушку, из которой стрелять нельзя, и колокол, который свалился прежде, чем зазвонил. Удивительный город, в котором достопримечательности отличаются нелепостью; или, может, этот большой колокол без языка – иероглиф, выражающий эту огромную немую страну, которую заселяет племя, назвавшее себя славянами, как будто удивляясь, что имеет слово человеческое.

Знаменитые «Философические письма» Чаадаева написаны в 1828–1831 годах, но довольно долго о них знали лишь очень немногие. Бомба взорвалась в 1836 году, когда журнал «Телескоп» опубликовал первое письмо, сразу же вызвавшее в обществе, проникнутом николаевским духом, всеобщее возмущение. Чаадаев писал:

Века и поколения протекли для нас бесплодно. Наблюдая нас, можно бы сказать, что здесь сведен на нет всеобщий закон человечества. Одинокие в мире, мы миру ничего не дали, ничего у мира не взяли, мы ни в чем не содействовали движению вперед человеческого разума, а все, что досталось нам от этого движения, мы исказили.

…Если бы полчища варваров, потрясших мир, не прошли по занятой нами стране прежде нашествия на Запад, мы бы едва ли дали главу для всемирной истории… Когда-то великий человек вздумал нас цивилизовать и для того, чтобы приохотить к просвещению, кинул нам плащ цивилизации (Чаадаев имеет в виду, естественно, Петра Великого. – П. Р.); мы подняли плащ, но к просвещению не прикоснулись.

В другой раз другой великий монарх, приобщая нас к своей славной судьбе, провел нас победителями от края и до края Европы [Александр I]; вернувшись домой из этого триумфального шествия по самым просвещенным странам мира, мы принесли с собой одни только дурные понятия и гибельные заблуждения, последствием которых стала катастрофа [14 декабря 1825 года], откинувшая нас назад на полвека. В крови у нас есть что-то такое, что отвергает всякий настоящий прогресс.

Такой пощечины от своего соотечественника русские никогда ранее не получали. Если бы речь шла только о Николаевской эпохе, то Чаадаева многие, вероятно, простили бы, но он говорил о всей (прошлой, настоящей, да и будущей) истории России. Подобное стерпеть было трудно. Невозможно.

Часто, рассуждая о письме Чаадаева, авторы лицемерят, говоря о том, что оно «возмутило правителей». Это неправда. Письмо возмутило тогда практически всех русских. Один из современников писал:

Никогда с тех пор, как в России стали читать и писать… никакое литературное и ученое событие… не производило такого огромного влияния… Около месяца среди целой Москвы почти не было дома, в котором не говорили бы про чаадаевскую историю… даже… круглые неучи, барыни… чиновники… потонувшие в казнокрадстве и взяточничестве… полупомешанные святоши… молодые отчизнолюбцы и старые патриоты – все соединилось в одном общем вопле проклятия и презрения к человеку, дерзнувшему оскорбить Россию…

На… статью обратили внимание не одни только русские: в силу того, что статья была написана (первоначально) по-французски… этим случаем занялись и иностранцы… обыкновенно никогда никакого внимания не обращающие ни на какое ученое или литературное дело в России… Из-за письма выходили из себя в различных горячих спорах невежественные преподаватели французской грамматики и немецких правильных и неправильных глаголов, личный состав московской французской труппы, иностранное торговое и мастеровое сословие, разные практикующие и непрактикующие врачи, музыканты с уроками и без уроков, даже немецкие аптекари…

Сочувствие автора этих воспоминаний к Чаадаеву и отвращение к «полупомешанным святошам» и прочим «отчизнолюбцам» здесь очевидны. Это, однако, не отменяет самого факта, что «вопль проклятия» был единодушным. Власть и подданные в данном случае «вопили» в унисон.

Министр Уваров (не по долгу службы, а, думается, вполне искренне) заявил, что письмо «…дышит нелепою ненавистью к отечеству и наполнено ложными и оскорбительными понятиями как насчет прошедшего, так и насчет настоящего и будущего существования государства…»

Император Николай подвел итог скандалу:

Прочитав статью, нахожу, что содержание оной смесь дерзостной бессмыслицы, достойной умалишенного: это мы узнаем непременно, но не извинительны ни редактор, ни цензор.

Поскольку диагноз поставил самый главный российский психотерапевт, принудительное лечение гарантировалось. Журнал, опубликовавший письмо, был немедленно закрыт, редактора отправили в ссылку, а самого автора, как и предписывалось, объявили сумасшедшим.

Официальное сообщение по этому поводу гласило, что статья Чаадаева:

…возбудила во всех без исключения русских чувства гнева, отвращения и ужаса, в скором, впрочем, времени сменившиеся на чувство сострадания, когда узнали, что достойный сожаления соотечественник, автор статьи, страдает расстройством и помешательством рассудка.