Книга Проходные дворы - Эдуард Хруцкий

— Зима. Я нынче из окна видел Москву, похожую на гигантский пирог с глазурью.

Не знаю почему, но эти слова, его образный ряд, странное видение города поразили меня, я решил обязательно запомнить эту фразу. Но, конечно, не записал, забыл. Потом пытался вспомнить. А недавно купил его дневники и нашел ее там.

Юрий Карлович называл себя князем «Националя», хотя в те годы чудовищно бедствовал. А ведь до войны он был знаменитым писателем — со всеми вытекающими последствиями.

Бросок из известности в забвение, из богатства в бедность не сломил его. Несмотря на глухое пьянство, он оставался человеком с необыкновенным чувством собственного достоинства. В «Национале» его любили все. Не жалели, а именно любили — за талант, мудрость и смелость. Сердобольные официанты кормили и поили его не просто в долг, а иногда и бесплатно.

Началась «оттепель», и сразу вспомнили о его замечательных книгах. Их переиздали. У Олеши появились деньги. Как рассчитаться с теми, кто помогал ему в трудную минуту? Деньги? Пошло. Это не для Юрия Карловича. Он получил гонорар и купил всем официанткам наручные часы.

Опять хочу оговориться: в те годы часы были чудовищным дефицитом.

Когда я начал ходить в «Националь», совсем молодым, я еще не понимал, что это не просто кафе, не просто место, где пьют коньяк и едят судак «орли». «Националь» был клубом, кстати, точно таким же, как пивбар «Яма» в 70-е, только люди сюда ходили совершенно иные. Но у каждого из них, даже у процветающих в те времена, лежал на душе какой-то камень. Что-то недоброе заставляло их идти не в веселую «Аврору» или «Метрополь», а сюда, под успокоительное сияние зеркального шара.

Я попытаюсь восстановить один день «Националя» далеких 50-х годов.

Первыми приходили трое: Юрий Олеша, кинодраматург Александр Ржешевский и поэт-песенник Вениамин Рискинд. Об Олеше я уже рассказывал, два его спутника заслуживают не менее пристального внимания.

Когда я еще мальчишкой увидел Александра Ржешевского в «Национале», я никогда бы не подумал, что через несколько лет увлекусь его теорией эмоционального кино.

Лучшие режиссеры ставили по его сценариям фильмы — «В город входить нельзя», «Простой случай», «26 бакинских комиссаров» и, конечно, «Бежин луг» великого Эйзенштейна. Но, как ни странно, впрочем вполне закономерно для того времени, именно эта работа не понравилась Сталину, и фильм разгромили и уничтожили, то бишь смыли.

Ржешевский, человек сильный, ушел в театральную драматургию. Он был соавтором нашумевшей пьесы «Олеко Дундич», но в 46-м году Сталин разругался с Тито и, естественно, пьеса о сербском герое Гражданской войны была снята.

Уже после смерти автора в 1967 году, вышла необыкновенно интересная книга: А.Г. Ржешевский. «Жизнь. Кино. Театр».

Веня Рискинд был замечательным рассказчиком, очень добрым человеком, но творческая судьба его не сложилась из-за определенных свойств характера. Он много пил, был ленив.

Чуть позже приходил высокий, грузный человек с массивной папкой в руках — кинодраматург Иосиф Склют. Когда-то он написал сценарий к знаменитому фильму «Девушка с характером» и с тех пор так и не сделал ничего серьезного.

В обед захаживал очаровательный человек в форме моряка торгового флота — Женя Микулинский. Появлялся директор Московского ипподрома, одетый как легендарный конник времен Гражданской войны. А когда начинал крутиться зеркальный шар, за свой столик садились деловые, они всегда были втроем: цеховик, замдиректора Мосторга и крупный чин из Министерства легкой промышленности.

Писателя Эммануила Казакевича часто сопровождал интересный, прекрасно одетый молодой армянин — студент Института международных отношений Жорж Тер-Ованесов. Это был веселый, расположенный к людям парень, умевший необыкновенно легко общаться со всеми. Мы тогда познакомились и на всю жизнь остались в дружеских отношениях. Кстати, позже Жорж, послав к черту карьеру дипломата, стал замечательным фотокорреспондентом. И тогда, от кого-то в редакции, я узнал, что элегантный молодой человек, посещавший «Националь», половину войны отпахал в полковой разведке, награжден боевым орденом Красного Знамени, двумя орденами Красной Звезды и двумя орденами Отечественной войны. Именно он был прототипом командира разведроты в романе Эммануила Казакевича «Весна на Одере».

Потом я долго не ходил в «Националь», так как надел военную форму. Поэтому мое знакомство с этим замечательным местом делится на два периода — до и после.

Прежде чем перейти к «после», хочу поведать одну любопытную историю.

Мы с Валерой Осиповым пришли в «Националь» в одно из воскресений часика в три. Денег у нас было не густо, но на бутылку сухого и пару котлет «по-киевски» хватало.

Зал был полон, однако швейцар дядя Коля нас уже знал и пускал без всякой очереди. Рвались сюда мы еще и потому, что уже целую неделю в кафе играл джаз трубача Вадика Грачева. У него работали такие корифеи московского джаза, как Коля Капустин и Боря Матвеев.

Надо сказать, что утверждала коллективы, играющие в кабаках, комиссия райкома партии. Состояла она вся сплошь из «музыковедов». И надо же было так случиться, что именно в этот день она приперлась в кафе принимать репертуар.

Поначалу все шло чинно и тихо, пока в зал не прорвалась компания из пяти здоровых мужиков — как потом выяснилось, экспедиторов и грузчиков Кунцевской трикотажной артели. В тихую, почти семейную обстановку «Националя» они внесли свирепый ветер подмосковных пивных.

Рядом с нашим столом сидел мой коллега по спорту, замечательный и тогда уже известный боксер Валя Лавров. Теперь он знаменитый писатель и, наверное, забыл тот далекий день. Сидел он за столом с московской красоткой, как мы тогда говорили, барышней из первой сборной, Наташей Фоминой.

Кунцевские ребята, выпив третью бутылку, почувствовали себя совсем дома. Они начали разговаривать на привычном для них языке. Милая наша официантка Оля сделал им замечание и тут же была послана по матери.

Этого Валя Лавров перенести не мог. Он встал, демонстрируя всему залу купленный в комиссионке темно-серый американский костюм, и подошел к столику кунцевских ребятишек.

Зал затих.

— Извинись, — сказал Валя здоровому мужику.

Тот, видимо, не зная, что у этого худощавого паренька колотуха, как у задней ноги лошади, поднялся и послал Лаврова еще дальше, чем официантку. Послал, и сразу же лег под стол. Валя не зря входил в сборную команду Москвы по боксу.

Отлетел стол, загремела посуда, остальные четверо ринулись защищать честь любимой артели. Но тут подоспели мы с Валерой. А потом произошло непонятное: зал охватил какой-то психоз, все начали драться.

Вадик Грачев не остановил оркестр, а заиграл мелодию Глена Миллера «In the mood» из фильма «Серенада солнечной долины».

Звенела посуда, визжали женщины.

— Милиция! — кричал от дверей дядя Коля.

Только комиссия райкома безучастно глядела на это безобразие и смеялся в своем углу мудрый Юрий Карлович Олеша.