Книга Тайны раскола. Взлет и падение патриарха Никона - Константин Писаренко

Колебания непогрешимого Хмельницкого видели все сподвижники первого гетмана. Чем бы они закончились, помешала узнать смерть вождя. Так что осиротевшим полковым командирам войска Запорожского выпало самим решать дилемму — сохранять верность России или нет. И немудрено, что они после того, как исполнили последнюю волю кумира, провозгласив на время гетманом сына, Юрия Богдановича Хмельницкого, а регентом при нем Выговского, раскололись на две фракции — «левобережную», пророссийскую, и «правобережную», антироссийскую. Антироссийский выбор неминуемо означал диалог с Варшавой, ибо искать покровительство у мусульман (турок и татар) или протестантов (шведов) никто в православной старшине, конечно же, не думал. А первым об «отложении к полякам» заикнулся полковник Брацлавский Михаил Зеленский незадолго до созыва рады, избиравшей гетмана. Инициативу, как неуместную, дружно осудили. Посему выборы 26 августа (5 сентября) 1657 г. спор о судьбе Малороссии не омрачил. Полковники, сотники, атаманы и бурмистры объявили гетманом «на Юрасово место» Ивана Выговского, вручили победителю булаву, пожалованную Хмельницкому царем московским, и поклялись «служить… вечно» великому государю Алексею Михайловичу. Юрия Богдановича забаллотировали потому, что, во-первых, он «в молодых летех», во-вторых, «войска де запорожсково ему не управить». И вряд ли кто-либо подозревал, что для «счастливого» соперника юного отпрыска Хмельницкого гетманская булава окажется тоже не по плечу.

Ивана Выговского и тех, кто пошел за ним (а это, кстати, и Ю.Б. Хмельницкий), принято обличать, как предателей украинского народа, виновников кровопролитной и разорительной гражданской войны, знаменитой Руины. Им приписывают некий корыстный мотив в «отложении к полякам». Мол, продались за поместья, титулы и привилегии. Верно, подобное впечатление складывается, когда упускается из вида непосредственная связь итогов конгресса в Вильно поздней осенью

1656 г. со смутой в головах казаков, возникшей полгода спустя, летом 1657 г. Поведение великого гетмана в те месяцы, которое в российских исторических трудах комментируют в отрыве от демаршей князя Одоевского, безусловно, подлило масла в огонь. Оно послужило «маяком» для тех, кого разочаровали закулисные политические игры Москвы в литовской столице. Герои Желтых Вод, Корсуня, Берестечко, не забывавшие о пяти годах непонятного равнодушия обитателей Кремля к их борьбе, столкнулись с очередным загадочным хитроумием московской власти, и у многих чаша терпения переполнилась. Она бы переполнилась и раньше, если бы не мудрость Богдана Хмельницкого, не раз смягчавшая накал страстей и спасавшая казаков от опрометчивых действий. Политика гетмана весны

1657 г. имела ту же цель — переждать, пока москвичи, которых по каким-то внутренним причинам опять занесло не туда, разберутся в обстановке и «вырулят» на правильную дорогу. Богдану Михайловичу не хватило примерно двух лет, чтобы уберечь родину от губительного размежевания на два враждебных лагеря. И не вина Ивана Выговского, а беда, что он не имел ни таланта, ни авторитета «хозяина», дабы аккуратно провести вверенный ему народ по краю пропасти.

В течение всего 1657 г. Москва так и не дезавуировала свои претензии на польскую корону, и как минимум не разъяснила черкасской старшине подлинную подоплеку домогательств чужого престола. Правда, то, что еще в августе могло пресечь сползание к трагедии, в октябре 1657 г. катастрофически опоздало бы. Раскол казацкой верхушки на «поляков» и «русских» стал свершившимся фактом, и несчастный Выговский спешил угадать, какую из партий стоит возглавить. Приезд в первой декаде сентября в Чигирин Артамона Матвеева напряжения не разрядил, ибо посланник ничего нового по польской проблеме с собой не привез, а от имени царя попросил нового гетмана разведать у шведов, на каких кондициях те не прочь примириться. Как видим, в Москве к советам Хмельницкого прислушались. Жаль, что не ко всем.

Помимо прочего, Матвеев еще предупредил о скором визите в Киев высокой московской делегации в составе боярина A.M. Трубецкого, окольничего Б.М. Хитрово и думного дьяка Л.Д. Лопухина. Ехали все трое «для царского величества великих дел». Каких, не конкретизировалось. Однако от гетмана требовалось собрать в столице воеводства всю старшину и по пять депутатов «изо всякого полку и изо всех чинов». Кроме того, царь, откликаясь на запросы о помощи «ратными людьми», посылал таковую под командой князя Г.Г. Ромодановского.

Эти-то две вроде бы заурядные новости и сподвигли «польскую» партию на открытое выступление. Недели через полторы после приема Выговским Матвеева жизнь в черкасских городах сбил с накатанной колеи лист полковника Миргородского Григория Лесницкого, известившего всех, с чем Трубецкой и Ромодановский прибудут на раду в Киев. Во-первых, запорожское войско сократят до десяти тысяч сабель с переводом излишних людей либо в солдатские и драгунские полки, либо в мещане. Затем царь обложит все население новой податью — десятиной с человека, а доходы с малороссийских «аранд и с мельниц» отберет в свою казну. Паралелльно на 25 сентября (5 октября) намечался созыв всеукраинской рады, но не в Киеве, а в Корсуне (на полпути между Чигириным и Киевом). Митинги горожан прокатились повсюду, и… везде большинство категорически не верило обвинениям Лесницкого и с порога отвергало идею части полковников о подданстве другому государю — крымскому хану или польскому королю. О том, что события развивались не по сценарию, задуманному пропольской партией, свидетельствовал перенос открытия Корсунской рады на две недели. Волна народных протестов не вписывалась в него, и именно она сорвала настоящую попытку государственного переворота.

А не допустили простые украинцы вот что: Иван Выговский, возмущенный вышеописанными «пунктами» Алексея Михайловича, складывает с себя полномочия гетмана под предлогом, что «он де в неволе… быть не хочет», ведь русский царь желает «прежние их вольности отнять». Члены рады отказываются принять отставку лидера, голосуют за то, дабы «за прежние свои вольности стоять всем заодно», после чего решают выйти из подданства России и искать иного покровителя. Обсуждаются два варианта — крымский и польский. Слово дается польскому послу Казимиру-Станиславу Беневскому, который обещает от имени короля узаконить украинскую автономию на ближайшем сейме. Естественно, польская альтернатива тут же утверждается. Агент киевского воеводы А.В. Бутурлина, капитан Андреян Чернышев, будучи в Корсуне накануне рады, сумел проникнуть в тайну провалившегося путча. Досадно, что воевода невнимательно выслушал рапорт офицера и в грамотке государю от 9 (19) октября поведал о секретном совещании в узком кругу приверженцев Выговского как о всеобщей раде.

К счастью, на настоящем собрании присутствовал Николай Юдин, официальный наблюдатель от путивльского воеводы Н.А. Зюзина, «друга и приятеля» Выговского. Этот очевидец запротоколировал следующее. 11 (21) октября состоялась «рада на поле. И гетман клал булаву и гетманство здавал. И, положа булаву, поехал из рады вон. И начальные люди, угнав его, просили, чтоб он был у них гетманом по прежнему. И он им в том подался. И на том слове в то число и розъехались». 12 (22) октября рада заседала «в Корсуне, во дворе». Выговский обосновывал мотивы отставки — недоверие к нему великого государя Алексея Михайловича, отчитавшего гетмана за самовольный союз «черкасе» с Ракоцы, подозревавшего старшину в готовности изменить Москве. Гетман, сокрушаясь о том, поинтересовался мнением товарищей. Полковники Павел Тетеря (Переяславский), Григорий Гуляницкий (Нежинский), Мартын Пушкаренко (Полтавский), Петр Дорошенко (Прилуцкий), Матвей Патцкеев (Ирклиевский) рекомендовали под царским величеством быть «неотступно». Возразили им трое, в том числе Михаил Зеленский и Иван Богун, настаивавшие на опасности для украинской вольности боярского произвола под видом царской опеки. Выговский первых похвалил, вторых приструнил: «Нам от царского величества по своей присяге и за ево государскую милость отступить и помыслить нельзе».