Книга Восставшие из рая - Генри Лайон Олди
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Как в сказке. Жить-поживать, добра наживать. Там, за Переплетом вашим долбаным, тоже люди живут. Я вот, например, жил… пока не помер. И ничего, получше вашего. Во всяком случае, веселее. Чего и вам желаю.
Белый Свидольф долго молчал, переваривая услышанное, а я тем временем тоже осмысливал то, что узнал от него.
Значит, Анджей теперь – Глава? Глава этой паскудной Книги?! Или Глава над Страничниками и прочими?..
Неужели продался?
После этой мысли у меня в голове неожиданно возник отчетливый образ Энджи – и я покраснел, словно схлопотал от него оплеуху.
Ладно, Энджи, ладно, я ж и сам в это не верю, ты не злись… дурак я, и все тут.
Нет, но каково получается – Один-Трое! Три в Одном, и Один на Троих! Един, понимаешь, в трех лицах…
Это, выходит, Анджей – Отец, Талька – Сын… а я?
Дух Святой?
Дожил, Баксик, докатился… говорила ж тебе мама – не водись с плохими мальчиками.
…К нам уже давно присоединились и Черчек, и Кунч, и переставшие опасливо жаться в сторонке ребята с Выселок.
Черч со Свидольфом вразнобой затянули какую-то полуразбойничью песню, то и дело перебивая друг друга, хлопая по плечу и восклицая:
– А ты помнишь?
– Нет, а ты помнишь?
– Помню!..
Потом Свидольф, как репей, прицепился к Пупырю, чтоб тот тоже спел с ними за компанию, клялся чуть ли не в дружбе до гроба (до которого Свидольфу было, надо полагать, рукой подать), обещал устроить Пупыриную свадьбу с Валонгой, полностью согласился с Пупырем, что «Улька – дура толстозадая, и пусть идет себе за Толстого Мяся и рожает ему Толстеньких Мясиков!»
Правда, петь Пупырь наотрез отказался и в конце концов признался:
– Голос у меня сильный – но гнусный! У комарей на лету носики отваливаются…
Тогда от него отстали, сочтя причину достаточно уважительной.
А вот Талька так и не объявился, и это начало меня не на шутку беспокоить. Веселье было в полном разгаре, так что моего ухода никто и не заметил.
Я нашел его в сарае, на куче сена. Пацан метался, словно в бреду, глаза его страшно закатились, губы посинели, руки судорожно дергались, и изо рта время от времени вылетали какие-то невнятные выкрики…
Хмель как молотом вышибло у меня из головы.
– Чек, Вила, идите сюда! Тальке плохо! Да скорее же!..
Послышался топот ног.
Примчались все. Вила тут же захлопотала возле Тальки, Черчек побежал за своими припарками, в дверях толпились испуганные и притихшие ребята с Выселок, а сквозь их заслон все пытался прорваться спотыкающийся Свидольф.
– Пустите, пустите меня! – чуть не плакал он. – Я помогу, я лечить умею, у меня сила есть, Ее сила, но все равно… да разойдитесь же, чтоб вас всех добром завалило!..
А потом Талька открыл глаза и посмотрел на меня совершенно осмысленно.
– Дядя Бакс, – прошептал он, – нам в Ларь идти надо. Там… Дядя Бакс, Вила, – дайте мне руки, я вам покажу! Там – мама…
Торговец Чумба, Хозяин Слова
…Было то вечером. Сидел я при свече и думал. Да не о товаре или там о барыше – о Нем думал. О Том… о ком давеча пришлый охотник рассказывал, а глаза у охотника… давно я таких глаз не видел.
Ночь уже спустилась. Редко где окна светились подслеповато, а фонари – и подавно. Дома мрачные стояли, серые – как надгробия. И тоскливо мне вдруг сделалось.
Вот тут-то я шаги и услышал. Двое шли. Странно как-то шли – по топоту слыхать. Не топочут так ночью. Пригасил я свечку, в окно выглянул – и точно. Идут двое. С топорами на плечах. И вроде как неживые – ноги плохо гнутся, руки на топорищах закаменели, головы не повернут…
Догадался я. Боди это. Саттвы которые. Равнодушные. Меня аж мороз по коже продрал – не за мной ли?
Нет, смотрю, мимо протопали. Пронесла нелегкая!
А Боди прямиком к дому Зольда Рыжеглазого направляются, что напротив моего стоит.
Вот тогда-то у меня поджилки и затряслись.
Ведь это Зольд охотника того нашел, что нам про Него рассказывал! Дождались, значит. Отозвался Переплет. Пришли Равнодушные за Зольдом. А там, глядишь, и мой черед настанет…
Дверь у Зольда заперта была – так те двое даже стучать не стали. В три удара топорами дверь разнесли и в дом вошли. Ну, все, думаю, был Зольд Рыжеглазый, старшина купеческий, Господин Торговой Фразы, – и нет его. Как и не было.
Однако же вскорости – выходят. Втроем. Боди по бокам, Зольд – в середке. Руки у Рыжеглазого вроде как за спиной скручены, хоть в темноте-то не шибко разберешь.
Ясно, куда ведут.
К Ней.
В Ларь увезут. Куда ж еще…
И тут словно сорвалось что-то во мне – от страха, наверное. Не помню даже, как в подвал сбежал, как в углу дальнем, за бочками, землю руками рыл, меч прадедовский доставал – старый, ржавый, но острый еще. Хороший меч. Хоть и не смыслю я в этом ни бельмеса, но душой почувствовал – добрый меч.
В ладонь как влитой лег.
Обтер я его кое-как, повертел – и на улицу вышел. Да дворами, дворами… Сердце о ребра колотится, чуть наружу не выскакивает – страшно. Даже не столько Боди – и они как-никак люди, хоть и бывшие, – а ведь после такого Поступка Переплет живым не отпустит. Встанет судьба за спиной, ухмыльнется…
Боюсь – а иду. Только и успел сказать вполголоса, к Нему обращаясь, к Тому, Который:
– Если можешь, если есть Ты на свете – возьми на себя, услышь Чумбу-дурака, что в Тебя не вовремя уверовал…
И тут гляжу – еще кто-то вдоль домов крадется. А за ним – новая тень. Пригляделся – одного узнал. Первого. Сосед то мой, тоже у Зольда Рыжеглазого в памятный день охотника слушал. И шкворень в руке у соседа увесистый.
Ну, думаю, вместе и дохнуть веселее. И впрямь мне что-то весело стало, даже насвистывать про себя стал. Со страху, видать…
Мы встретили их на окраине и встали поперек улицы. Девять нас было…
Талька, Сын
Сперва я все вертелся возле Бакса и ребят с Выселок; даже пива немного отхлебнул – и никто меня не гнал. Только пиво мне не понравилось. Горькое.
