Книга Сталинградский апокалипсис. Танковая бригада в аду - Леонид Фиалковский

Пятница, 23 октября 1942 г. Быстрее бы дело!

Под утро приехал Наумов, ввалился в медпункт, где спали я и Николай. Не раздеваясь и не разговаривая, лег спать на кушетку. Через два часа пришел посыльный от командира за Наумовым. Раскачали его, и он с проклятиями и матерщиной ушел за посыльным. У командира был подполковник Иванов и старший воентехник Ген. О чем там был разговор, не знаем — можно только догадаться по виду его, когда вернулся. Костя курил, на вопросы не отвечал, просто не замечал нас. Достал из шкафчика кусок хлеба, налил из фляги полную кружку какой-то вонючей жидкости, выпил всю, закусил хлебом, лег на кушетку, накрылся плащ-палаткой с головой и отключился.

Потом от Гена узнали, что состоялся очень серьезный разговор, и командир настаивал на предании его суду военного трибунала. Когда его отпустили, Иванов сказал, что доложит командиру бригады на его усмотрение.

Утром шел моросящий дождь. В нашей одежонке было уже холодно. Шинель не согревала. Грелись вокруг железной печки в кошаре. И у большинства личного состава работ определенных не было. Не проводились и ремонтные работы — нечего было ремонтировать. Техника не прибывала. Безделье расхолаживало людей, портило настроение, особенно ограниченное пространство пребывания — кошара. Трудились, как всегда, повара, и им помогали, остальные валялись на нарах, и сон уже не шел. Чаще слышна была матерщина. Письма не получали. Изредка газеты армейские и не очень свежие. По рукам шла газета «Красная Звезда» со статьей И. Эренбурга и стихотворением М. Светлова. Проникновенными были в нем слова, что и на нашей улице будет праздник! Трудились транспортники по обивке кабин шкурами, а основная масса стала скучать. Нередки были перепалки по пустякам. Народ нужно было чем-то занять. Быстрее бы дело!

Суббота, 24 октября 1942 г. Наумов раскрыл свою душу.

Приехал Калмыков с командиром. Передал комплект перевязочного материала. Из медикаментов — мелочь. Сказал, что сами они сидят на полуголодном пайке. Был бы сам — вырвал бы больше и более нужное. Он взял, что дали. Спасибо и на этом.

Опять был случай обстрела водителей из нашей бригады группой наездников, как полагают, из местных жителей. Немцы или румыны не решились бы забираться в эти места в таком малом количестве. Завязалась перестрелка, и бандиты скрылись. Среди наших были раненые.

Вечером в медпункте произошел очень неприятный инцидент. Были у нас Ген с Саркисяном. Наумов выплеснул Гену всю свою гадкую душу, считая его виновником своего положения. Начал с того, что обозвал его гадкой мордой, что эта проклятая еврейская нация только пакостит русским, что Ген предал его, старался утопить, вместо того чтобы помочь выкрутиться из этой ситуации, в которую попал, как он считает, случайно, по обстоятельствам, мол, что не бывает с человеком. Далее говорил, что знал в Одессе парней его нации, с которыми дружил и дела делал, что это были пацаны что надо, горой стояли за Костю, а Ген, мол, выродок недобитый.

Наумов не успокоился и продолжал:

— Думали сплавить меня? Не вышло! Меня простили. Ты, — обратился он к Гену, — гнида проклятая! Таким евреям в Одессе не прощали.

Внезапно выхватил пистолет и выстрелил над головой Гена. Пуля оставила отметину в стене. Саркисян и Манько заслонили Гена. Наумов отошел к дверям, пистолет взял на предохранитель и вложил его в кобуру. При этом продолжал ругаться в адрес Гена многоэтажным матом, оскорблял его и его предков, пригрозил, что при удобном случае еще проучит его. И ушел. Все застыли. Так неожиданно все произошло. Через какое-то время Ген, побледневший, медленно произнес: «Одесский босяк. Выпустил накопившийся пар. Духа не хватило бы у него выстрелить в меня. Представил нас одесской шпаной и решил попугать и себя утвердить, пошляк».

Тут заговорили все с возмущением и осуждением. Разговор сводился к тому, чтобы пойти к командиру, все рассказать, дабы привлечь Наумова к ответственности — предать суду военного трибунала. Ген просил всех забыть этот инцидент, не вести нигде никаких разговоров. Мол, Наумов ничтожный человек, трус, не посмеет пойти на убийство своих, хотя и подлый человек. Предложил бойкотировать его и на этом поставить точку. Нехотя согласились с Геном. Каждый из нас чувствовал себя очень скверно. Осталось ощущение, что нас облили грязью. За что? Каково Гену? Он выполнил свой гражданский и воинский долг.

Немало раздумий было над тем, почему командование танковой бригады в боевой обстановке простило преступное поведение в эпизоде с автомашинами? Вспомнился эпизод с Наумовым, когда он с моей невольной помощью ограбил амбулаторию — заставил меня подобрать ему лекарство для лечения гонореи. И это был не последний подлый случай за период совместной службы в бригаде. Как впоследствии выяснилось, он был осведомителем «СМЕРШа».

Воскресенье, 25 октября 1942 г. Не всегда нужна принципиальность в мелочах.

Очень уныло шли дни. Больше лежали. Опять стало казаться, что до нас никому никакого дела нет. Свежее мясо кончилось. Бычков запретили бить в степи. Шкур достаточно навезли из какой-то заготконторы. Опять тушенка, селедка, пшено, сухари. Селедки было еще несколько бочек. Нехорошо припахивала, но ее выдавали или на завтрак, или на ужин. Входила в норму. С сухарями плохо шла. Пшено варили для личного состава в день два раза, а то и три. Мог быть суп пшенный и каша пшенная в обед. Иногда была только перловка — «шрапнель». На этом фоне рядом с общими котлами на противне жарилась свежая картошка с мясом, а в кастрюле — суп рисовый или с макаронами для командира и его окружения (заместитель, комиссар, уполномоченный особого отдела и попроще — старшина роты, командир хозвзвода, повара и мне предлагали). Я попробовал изменить это положение и кушать из общего котла, а командир грозился избавиться от меня и чинил мне ряд неприятностей. Даже маленький командир может позволить себе все. Никто ему не указ. А как же более крупные командиры, военачальники? В ответе ли за свои действия? На совести которых не только «бытовые» мелочи, а жизнь подчиненных им миллионов людей?

Год и четыре месяца длится война. Должен же быть ей конец, но когда? Трудно ждать и трудно ничего не делать, как мы сейчас.

Понедельник, 26 октября 1942 г. Получаем пополнение.

Прошлой ночью прибыло пополнение. Шофера и ремонтники в основном, слесари и электросварщик. В большинстве более пожилого возраста, не воевали. Пополнились и другие подразделения бригады. Получили один «студебекер» и два «доджа». Первая очень мощная по размерам и силе машина, две вторые поменьше, все хорошей отделки, красивые. Долго любовались ими, прощупали каждую деталь. Кабины удобные для водителя. Должно быть, и в ходу хороши. Может заграница делать! Еще бы! Кровью не обливаются. Стараются для торговли. Закончим войну — не такие машины будем делать. Пока для нас это капли.

Ничего нельзя скрыть, тем более в маленьком армейском коллективе, где люди живут одной тесно переплетенной жизнью. В роте были шокированы случаем с Наумовым. Люди до мелочей все знали, хотя официальных разговоров или разборов не было. Горячо обсуждали между собой и все осуждали его поступок. Ни от кого не слышал сочувствия в его адрес. Особенно люди были возмущены оскорблением Саши Гена. Тот пользовался большим авторитетом и уважением у личного состава своей трезвой рассудительностью, степенностью, эрудицией и простотой. Хулиганская выходка Наумова в отношении его не оставила равнодушных. Возможно, под воздействием осуждающего общественного мнения и только поэтому Наумов попросил прощения у Гена, сказав при этом, что зря распалился тогда, а сейчас убедился, что гады водители, а не Ген, которые все разболтали в подробностях. Ген не стал с ним разбираться, сказал, что понял, кто он есть, и впредь знать его не желает. Командование роты и бригады пока этот поступок Наумова не разбирало, видно, решили из каких-то им ведомых соображений этот случай замять.