Книга Адам Бид - Джордж Элиот

Вы замечаете, что Адам был горячий поклонник, может быть, даже пристрастный судья мистера Ирвайна, какими, к счастью, еще бывают некоторые из нас, когда дело коснется людей, которых мы коротко знали. Без сомнения, умы высшего разряда будут смотреть с презрением на это, как на слабость, умы, которые алчут идеала и которых гнетет общее сознание о том, что их чувство слишком возвышенно для того, чтоб найти достойные их самих предметы между обыкновенным человечеством. Я часто пользовался милостью быть поверенным этих избранных натур, и, по моему опыту, они все подтверждают мой опыт, что великие люди пользуются уж слишком большим уважением, а незначительные люди несносны; что если б вы захотели полюбить женщину так, чтоб ваша любовь не показалась вам впоследствии безрассудством, то эта женщина должна умереть в то время, как вы ухаживаете за ней; и уж если б вы хотели сохранить малейшую веру в человеческий героизм, то вы никогда не должны совершать путешествие для того, чтоб увидеть героя. Сознаюсь, я часто уклонялся с робостью от признания этим совершенным и проницательным джентльменам, в чем именно состоял мой собственный опыт. Я опасаюсь, что часто улыбался им с лицемерным согласием и удовлетворял их эпиграммою насчет мимолетного характера наших иллюзий, эпиграммою, которую, впрочем, мог бы легко составить после минутного размышления всякий, хотя сколько-нибудь знакомый с французскою литературою. Но человеческое обращение, как, кажется, заметил один умный человек, не бывает искренно в строгом смысле. И теперь я очищаю свою совесть и объявляю, что я чувствовал полнейший энтузиазм и удивление к старым джентльменам, которые неправильно знали свой родной язык, по временам обнаруживали брюзгливый нрав и никогда не знали высшей сферы влияния, как сфера приходского смотрителя; объявляю также, что средство, при помощи которого я дошел до заключения, что человеческая природа способна быть любимой, – средство, при помощи которого я несколько ознакомился с глубоким пафосом этой природы, с ее возвышенными таинствами, приобрел я, живя много времени среди людей, более или менее обыкновенных и простых, о которых вы, может быть, не услышали бы ничего весьма удивительного, если б вы захотели справиться о них в соседстве тех мест, где они живут. Готов держать пари десять против одного, что большая часть незначительных лавочников, живших в их соседстве, не видела в них решительно ничего особенного, ибо я заметил замечательное совпадение обстоятельств, что между избранными натурами, алчущими идеала и не находящими в панталонах и юбках ничего довольно великого, что могло бы заслужить их уважение и любовь, и самыми ограниченными и мелкими людьми находится странное сходство. Например, я часто слышал, как мистер Джедж, хозяин «Королевского дуба», обыкновенно обращавший завистливый взор на своих соседей в деревне Шеппертон, излагал свое мнение о людях, живших в одном с ним приходе – а ведь он только этих людей и знал, – следующими выразительными словами: «Да, сэр, я часто говорил это и снова скажу: в этом приходе живет ничтожный народ… да, сэр, ничтожный, от мала до велика». Кажется, он имел неясную идею, что если б мог переселиться в отдаленный приход, то, может быть, нашел бы соседей достойных; и действительно, он потом перевел свое заведение в «Сарацинову голову», которая совершала цветущие дела в одной из задних улиц соседнего ярмарочного города. Но, довольно странно, он нашел, что люди в этой задней улице были совершенно на один покрой с людьми в Шеппертоне… «ничтожный народ, сэр, от мала до велика; и те, которые приходят за рюмкой джина, не лучше тех, которые приходят за пинтою двухпенсовой… ничтожный народ, сэр».

XVIII. Церковь

– Хетти, Хетти! Ведь ты знаешь, что служба начинается в два, а теперь половина второго? Неужели ты не можешь подумать о чем-нибудь другом именно в это воскресенье, когда опустят в землю бедного старика Матвея Бида… а утонул-то он в самую глухую ночь… Если подумаешь только об этом, то мороз вот так и пробежит по спине. А тебе нужно наряжаться, будто идешь на свадьбу, а не на похороны?

– Ну, что ж, тетушка, – сказала Хетти, – я не могу быть готова так скоро, как все другие, когда мне нужно одевать Тот-ти, а вы знаете, с каким трудом заставишь ее стоять спокойно.

Хетти сходила с лестницы, а мистрис Пойзер стояла внизу, в своей скромной шляпке и в шали. Если когда-либо девушка имела вид, будто она была сотворена из роз, то эта девушка была Хетти в своей воскресной шляпке и воскресном платье. Ее шляпка была украшена розовыми лентами, и ее платьице имело розовые пятнышки, рассеянные по белому фону, на ней не было ничего другого, кроме розового и белого, за исключением ее темных волос и глаз и ее маленьких башмачков с пряжками. Мистрис Пойзер рассердилась сама на себя, потому что едва могла удержаться от улыбки, что всякий смертный расположен сделать при виде красивых округленных форм. Таким образом, она повернулась, не произнеся более ни слова, и присоединилась к группе, находившейся на крыльце, сопровождаемая Хетти, сердце которой так сильно билось при мысли об одном лице, которого она ожидала увидеть в церкви, что она едва чувствовала землю под собою.

И вот небольшая процессия отправилась в путь. Мистер Пойзер был в полном воскресном наряде, горохового цвета, в красном с зеленым жилете и с зеленою ленточкою для часов, к которой была прикреплена большая сердоликовая печать и которая висела как отвес от мыса, где помещался карман для часов; желтый шелковый платок был повязан вокруг шеи; на ногах были превосходные серые полосатые чулки, связанные мистрис Пойзер собственноручно и возвышавшие пропорцию его ног. Мистер Пойзер не имел причины стыдиться своей ноги и подозревал, что возникшее злоупотребление сапог с отворотами и других фасонов, имевших целью скрывать почти всю ногу, имело свое начало в достойной сожаления порче человеческих икр. Еще менее имел он причины стыдиться своего круглого веселого лица, выражавшего хорошее расположение духа, когда он сказал: «Пойдем, Хетти… пойдемте, малютки!» – и, подав руку жене, направился по дорожке чрез ворота на двор «Малютки», к которым так отнесся мистер Пойзер, были Марти и Томми, мальчики, один девяти, а другой семи лет, в маленьких плисовых камзольчиках с фалдами и штанах по колено, розовыми щеками и черными глазами; они столько же походили на своего отца, сколько очень маленький слон походит на очень большого. Хетти шла между ними, а позади их терпеливая Молли, обязанность которой состояла в том, чтоб переносить Тотти через двор и через все сырые места на пути, ибо Тотти, быстро оправившаяся от угрожавшей ей лихорадки, настояла на том, чтоб идти сегодня в церковь, и в особенности чтоб надеть красные с черным бусы поверх пелеринки. А в тот день после полудня было очень много сырых мест, через которые нужно было переносить малютку, ибо утром шел страшный ливень, хотя теперь тучи рассеялись и лежали на горизонте серебристыми, громоздившимися одна на другую массами.

Вы могли бы узнать, что то было воскресенье, если б только проснулись на мызном дворе. Петухи и курицы, казалось, знали это и только очень осторожно клохтали; даже самый бульдог казался не столь диким; он, по-видимому, удовольствовался бы тем, что укусил бы не так свирепо, как обыкновенно. Солнечное сияние, казалось, вызывало все предметы к отдыху, а не к работе: оно само, казалось, покоилось на коровьем хлеве, обросшем мхом, на стаде белых уток, копошившихся вместе и прятавших клюв под крылья; на старой черной свинье, лениво растянувшейся на соломе, между тем как ее старший поросенок покоился на жирных боках матери, находя их превосходною эластичною постелью, на Алике, пастухе в новой блузе, который наслаждался полуденным отдыхом в не совсем-то удобном положении, полу сидя-полустоя на ступенях житницы.