Книга Речи палача. Сенсационные откровения французского экзекутора - Фернан Мейссонье

Потому что потом в так называемых цивилизованных обществах началась постепенная эволюция, благодаря меньшинству великих людей, влюбленных в гуманизм. Таких философов, как Вольтер, Малерб, Ламуаньон, Беккария. Сегодня может показаться невероятным, но гильотина сначала была сделана в целях гуманизма. Дело было в духе революции. Сейчас это кажется варварством, но нужно сказать, что в этом вопросе в ту эпоху дела обстояли ужасно. Так что с гильотиной смерть была более быстрой. И это правда. Если вспомнить о казни мечом Лалли де Толлендаля, когда экзекутору пришлось повторять четыре раза. Четыре удара меча… «Мясорубка», как говорит доктор Луи! Можно понять, что когда в 1791 году появилась статья I: «Каждому приговоренному к смерти отрубят голову», Сансон испугался. Там не говорится, как именно голова должна быть отделена от тела. И тут доктор Луи заказывает скопировать английскую модель гильотины, модернизировав ее. В частности, форму лезвия. Со скошенным краем.

В начале Революции по поводу смертной казни было проведено голосование. Почему отсечение головы, а не повешение? Всегда считалось, что повешение — казнь более жестокая и бесчестящая, чем обезглавливание. Знать обладала привилегиями… вплоть до эшафота, потому что их обезглавливали, в то время как всех остальных вешали, сжигали или колесовали. Так что в Революцию гильотина представляла собой прогресс. Да, в то время это был прогресс. Даже для большого преступника больше не было допросов под пыткой. И потом я думаю, что на смерть смотрели иначе. Думаю, что жизни придавалось меньшее значение. Люди подвергались большему риску, были менее чувствительны. При Империи практиковались операции по живому. Сейчас человек падает в обморок и все! Да, люди были менее чувствительны. Они смотрели на казни, все смотрели… Люди были более жестокими. Может быть, потому, что работали двенадцать, пятнадцать часов в день. Жизнь была куда более тяжелой. Средняя продолжительность жизни составляла сорок лет. Поэтому если умирает парень в тридцать шесть, тридцать семь лет… Это не казалось настолько уж из ряда вон выходящим. В то время как сейчас люди дорожат жизнью. Они хотят жить сто лет!

Да, восприятие жизни было другим. Я бы не мог делать то, что в некоторые времена делал экзекутор. Колесовать ударами палки, это невозможно! Я не мог бы сделать такого с собакой. Но нужно сказать, что если экзекутор это делал, то народ при этом тоже присутствовал.

Нужно помнить, что на казнь Равальяка люди пришли толпой. Когда казнили Равальяка и Дамьена, требовалось, чтобы перед смертью они страдали как можно дольше. Это была как бы месть. Казнь длилась более часа. Если точно, час с четвертью для Дамьена. Некоторые люди платили за то, чтобы удобно расположиться для созерцания таких ужасов. Одну женщину задавили и затоптали в толпе. Один ребенок упал со второго этажа. Потом человеческие останки должны были быть брошены в огонь и развеяны по ветру. Но на самом деле останки были брошены на свалку, и некоторые субъекты, мужчины и женщины, забирали себе ногу, руку… на память!

Это как в Англии в XIX веке, в 1800. Я прочел в исторических книжках, что три ребенка, девяти, десяти и одиннадцати лет были повешены за то, что украли туфли! Это невероятно! Даже не так давно в Англии одного ребенка, который убил, они приговорили к пожизненному заключению. Но во Франции было бы невозможно приговорить десятилетнего ребенка к пожизненному заключению! Это ненормально. Ответственны родители! Это невозможно, чтобы одиннадцатилетний ребенок мучил, убивал другого. Я в десять лет часто дрался, но никогда до такой степени, чтобы ранить приятеля. Да что там! Это ведь нечто ненормальное! Он сумасшедший! Его нужно изолировать, лечить. Нельзя вот так вот поместить одиннадцатилетнего ребенка в тюрьму на всю жизнь. Он плакал в суде, фу! ему дали пятьдесят, шестьдесят лет тюрьмы. Такое только в Англии… Во Франции в этом отношении все более гуманно, я думаю. И все же Франция была одной из последних западных стран, отменивших смертную казнь. Она сохранилась в течение веков в силу привычки, обычая. Так вот, мы были последними, да еще американцы, что скажешь! На самом деле, если смертная казнь сохранялась вплоть до 1981, дело в том, что французы ее поддерживают. Мы, французы, меняемся с трудом. И если мы сохранили гильотину как форму казни, то тоже как революционный символ.

Музей

По случаю одной казни в Батне мы посетили развалины Тимгада. Так вот, моему отцу понравилось, но не более того. А для меня впечатление было огромным. Мне понравились римские развалины Тимгада.

Это великолепно!.. Я был ослеплен великолепием этих мест. Целый город, который жил почти две тысячи лет, а потом тут ни шума, ничего. Абсолютное спокойствие, тишина… да еще цикады. Да, обозревая сверху все руины, мы слышали пение цикад… И все эти камни! Меня это восхищало. Меня это волнует. Я пытаюсь найти свое место во времени. Мне казалось, что камни говорили. Мне казалось, я слышу ту толпу, те тысячи человек, которые жили там, которые наводняли эти камни. Там были крики, целая жизнь. Я видел римские легионы. Если бы дело было только во мне, я бы остался размышлять на долгие часы.

И с музеями так же. Я обожаю музеи. В восемнадцать, двадцать лет я не думал о том, чтобы создать однажды музей. Отец делал записи, чтобы написать мемуары. Мы хотели написать книгу. Но оттуда до создания музея — нет. Нельзя создать музей Правосудия и Наказаний, будучи экзекутором. Я уже давно думал о том, чтобы написать мемуары, оставить свидетельство о казнях. Уже тридцать лет назад, в Алжире я думал о том, что надо это сделать. В то время, как я уже сказал, я хотел сделать съемку. Да, заснять и записать казнь. Я хотел сделать фильм, но не думал о том, что вот через десять лет будет независимость, нет. Это было бессознательно. Я думал об этом в отрыве от всего. Это потом я сказал себе, что я должен был это сделать.

Музей — это пришло потом. Когда я уже не был экзекутором. Хорошо, у меня были части гильотины. Нужно знать, что в 1890 году Дейбле отправил экзекутору Алжира много деталей старой гильотины, чтобы можно было располагать запасными частями. Но, к несчастью, эти детали не совсем подходили к старой модели — модели 1868 года — которая была у нас в Алжире. Поэтому эти детали отложили в сторону, в гараж. Эти-то детали я и привез во Францию в 1961.

Потом я заказал изготовление недостающих, чтобы получить целую машину. Ту, которую можно видеть в Фонтэн-де-Воклюз. У меня были также некоторые архивы Роша и Берже. Так у меня появилась мысль сделать музей гильотины.

Прошло время… Когда я вернулся во Францию, в начале 1980 годов, я сходил в Париже в «Лувр антикваров». Там я купил топор. Топор, которым казнили. А потом, в другой раз, я купил наручники, архивы…

Так я в это втянулся. Наконец я купил справочник антикваров и стал искать в рубриках оружия и фольклорных вещей. Я выписал имена примерно четырех сотен специализированных антикваров и, держа в голове идею создать музей, написал им. Четыреста писем. Я писал, что я бывший экзекутор и ищу все, что связано с тюрьмой, каторгой и тому подобным. И я добавлял, что если у них есть друзья пли знакомые, у которых есть такие вещи, то они могут сообщить им, что меня это интересует, и получить комиссионные.