Книга Эвита. Женщина с хлыстом - Мэри Мейн

Программа реформ, предложенная Пероном, выглядела столь ослепительной в своих обещаниях, что любой готов был поверить, что, если бы Перон не находился под влиянием Эвы, он мог бы стать поистине демократическим лидером и войти в историю как величайший благодетель своей нации; но хотя Эва, без сомнения, поощряла коррупцию, нелепую пышность и ужесточение режима, Перон и сам прошел прусскую школу милитаризма, вдохновлялся напыщенными декламациями Муссолини и Гитлера и свято уверовал в тоталитаризм задолго до того, как повстречал Эву. Эва же до того, как встретила его, верила только в себя саму. Но именно она, с присущей ей безжалостностью и властностью, создала режиму намного больше врагов.

Ненависть к Эве постепенно захватывала не только олигархов и военных, которые были ее первыми неприятелями, но и либералов и лидеров профсоюзов, связывавших разрушение собственных иллюзий с влиянием Эвы на Перона, а затем и на самых сознательных и активных членов профсоюзов, которые видели, как исчезали некоторые из соратников, и начинали осознавать, какую цену им теперь приходится платить за повышение зарплаты. Но подавляющее большинство рабочих все еще стояло за Эву и Перона; только некоторые из них знали, что их товарищей пытают в застенках, поскольку перонистская пресса и радио не говорили об этом ни слова, а те, чьи родственники исчезали, зачастую были так напуганы, что хранили гробовое молчание. Любая печатная продукция, содержащая критику режима, обнаруженная в руках у человека, служила доказательством desacato.

Месяца не проходило без того, чтобы не возникали слухи о заговоре с целью свергнуть режим, но до сих пор трудно сказать, имели ли они под собой хоть что-нибудь, поскольку участники заговоров, ясное дело, не объясняли об этом всем и каждому, а аресты и заключение в тюрьму никак не служат доказательством вины; многие из этих «заговоров» раскрывались настолько быстро и с такой страстью разоблачались в перонистской прессе, что наверняка их организовывали сами перонисты, которые использовали этот предлог, чтобы упечь в тюрьму членов оппозиции. Ни один из заговоров не увенчался успехом; да и сами они были не более чем инициативами отдельных групп – студенты запирались в университетах, богатые дамы устраивали демонстрацию на Калье Флорида, железнодорожные рабочие устраивали забастовку и взрывали мосты, группа офицеров пыталась захватить Кампо де Майо; никто из них не думал об объединении сил и серьезном выступлении.

В сентябре 1948 года все радиостанции неожиданно сообщили о том, что раскрыт заговор, участники которого собирались вероломно убить Эву и Перона, подложив бомбу на гала-представлении в оперном театре «Колон» 12 октября. Новость распространилась повсюду, и плакаты, разоблачающие заговорщиков, появились по всему городу через несколько часов после того, как были произведены аресты. Это была превосходная возможность переключить внимание с неудач режима в воплощении всего, что он обещал, возбудить в народе националистическое неистовство и отправить в тюрьму Киприано Рейеса и остальных. То, что Рейес и другие, так же, как он, утратившие свои иллюзии по поводу правления Перона, созывали собрания, на которых обсуждали вопрос свержения власти, не вызывает сомнений; то, что они устроили заговор, чтобы подло убить Эву и Перона в оперном театре, – невероятно. Наиболее сознательные представители оппозиции не считали террористический акт достойным методом освобождения от тирании, поскольку это могло развязать в стране гражданскую войну и кончиться очередной военной диктатурой. Известно, что Рейес с подозрением относился к некоторым армейским офицерам, которые, притворяясь недовольными перонистским правлением, предлагали ему свои услуги; он обсуждал свои планы с друзьями, которые – все до одного – были арестованы; среди них оказались слепой доктор, два священника и две женщины. Как уже говорилось, суд освободил их после шестимесячного заключения, но Рейеса арестовали снова по обвинению в нарушении закона об азартных играх.

Аресты и так называемый заговор вызвали настоящий взрыв перонистской истерии. ГКТ объявила однодневную забастовку, чтобы рабочие имели возможность свободно продемонстрировать свое негодование и свою лояльность; в костелах служили благодарственные мессы; полные грузовики «людей без пиджаков», размахивавших миниатюрными виселицами, приехали на Пласа де Майо, и толпы скандировали в горячечном ритме: «Эвита! Эвита! Перон! Перон!» С балкона Каса Росада Перон выкрикивал обвинения и угрозы, а Эва в эмоциональном оргазме кричала, что она сотни раз готова умереть за народ, добавляя жалобно: «Но почему кто-то может хотеть убить такую простую женщину, как я?»

Перонистская газета «Эпока» обвинила Соединенные Штаты в том, что они взлелеяли и финансировали этот заговор. Были вызваны из небытия зловещие фигуры Спруилла Брадена и Джона Гриффитса – теперь они превратились в классические пугала перонистского режима. Оба давно покинули страну: мистер Браден задолго до того вернулся в Вашингтон, а мистера Гриффитса, который больше не работал в посольстве, несколькими месяцами раньше обвинили в том, что он подстрекал банковских служащих устроить забастовку; проведя короткое время в тюрьме, он уехал из Аргентины; его арест был не чем иным, как способом выдворить его вон, поскольку он тесно сотрудничал со Спруиллом Браденом, который столь яростно осуждал режим. В Монтевидео Джона Гриффитса разбудили среди ночи жадные до новостей репортеры и стали задавать ему вопросы по поводу заговора, который он, предположительно, устроил; поначалу он не стал даже слушать, думая, что его разыгрывают.

В этом и в других подобных случаях Перон, не колеблясь, призывал толпу к насилию, что выглядело особенно чудовищно, поскольку исходило от высшего руководителя страны. В августе 1946 года, по другому поводу, он сказал: «Я совершу революцию на неделю раньше (чем оппозиция). Вопрос лишь в том, чтобы снабдить каждого «человека без пиджака» двумя ярдами веревки, – и тогда мы посмотрим, кто кого!»

Позднее он развил эту идею, предложив, чтобы «люди без пиджаков» носили с собой в кармане моток веревки для определенных целей. В сентябре 1948 года после того, как был раскрыт «заговор» Рейеса, Перон сказал, что его голос не дрогнет, когда он прикажет повесить своих внутренних врагов – в законодательстве Аргентины смертная казнь не предусматривалась, – а через несколько месяцев он призывал своих последователей быть готовыми «идти и защищать наше дело. Очень скоро я укажу вам путь».

Когда никакие интриги уже не могли заглушить речей недовольных, «заговоры» стали раздувать из каждого мелкого инцидента, некоторые из них были прямо-таки абсурдны. Телеграмма, посланная родителям новорожденного весом в семь фунтов и поздравляющая их с прибытием трех с половиной килограммов динамита, привела к множеству арестов, включая и арест отца ребенка, пока наконец не разобрались, что подобный динамит посылается, как считают аргентинцы, самим Богом. В стране, где в каждом сельском доме имелась хотя бы парочка спортивных ружей, один англичанин угодил в тюрьму за то, что у него нашли винтовку. То, что оружие это было музейным и взорвалось бы в руках каждого, кто достаточно неосмотрительно попытался бы из него выстрелить, значения не имело. Иностранцы, жившие в Аргентине, в том числе англичане и американцы, не избежали незаконных арестов и нападений головорезов, но, насколько известно автору, на них не распространялось внимание Особого отдела. В целом угрозы в их адрес звучали не так часто, несмотря на то, что они достаточно громко ругали режим и аргентинскую слабохарактерность.