Книга В окопах. 1916 год. Хроника одного полка - Евгений Анташкевич

– Спасибо, – ответил Серёжа денщику, и они вместе стали перебирать вещи поручика.

Он готовился к выходу на позицию. Если бы не неизвестность с этой атакой, приготовления были бы обычные, а поскольку всё было неведомо, он и готовился, как привык, и думал о письме, что ответить. Дядька писал, что из Петрограда от его друзей пришла новость, что в лейб-гвардии «жёлтом» кирасирском его величества полку снова подняли вопрос о принятии его, Сергея Кудринского, в полк. Сергей знал, что в боях в составе Юго-Западного фронта полк понёс потери и сейчас вроде вторая гвардейская дивизия, в составе которой полк воевал, переведена в распоряжение Ставки и находится где-то в тылу. Пока это ещё волновало, но уже как-то не так. У Вяземского стал родным шестой эскадрон, он нашёл своё место, и думалось о том, а надо ли переходить в другую часть, пусть даже гвардейскую. А дядька писал: «Когда ты тогда подал рапорт, тебе готовы были отказать из-за нашего с тобою происхождения, ты же знаешь порядки, потом причиной стал какой-то поручик Смолин. Чем ты ему насолил? Где вы встретились? Вы знакомы? А сейчас, точнее, где-то полгода назад, он, что ли, проворовался, в общем, повёл себя так, что его выгнали из полка, и снова возник вопрос о тебе, хотя что изменилось, все ведь знают, какие мы есть – сибиряки! Что ты думаешь по этому поводу, стоит ли вмешиваться? Я думаю, что стоит, но тебе решать…»

Сергей не глядя перебирал вещи, а сам думал: действительно, стоит ли? И вправду, хочет ли он сейчас переводиться в гвардию?

Он глядел на то, что у него забирал денщик, что в стирку, что в починку, отдельно исподнее переодеться перед выходом на позицию. С денщиком Кудринскому повезло, молчуну «барину» достался молчун денщик, иногда ворчал, но совсем непонятно, потому что был волжанин и ворчал на своём.

Поручика Смолина Сергей запомнил на всю жизнь – не ладился поручик с его пониманием того, какая такая она русская гвардия, и остановился на том, что – пускай дядька решает: «А напишу я ему, что живой, здоровый, что побиваем супостата, а полк ежели чего хочет, то пусть так и делает. Мы просить не станем».

* * *

«Побиваем супостата… побиваем супостата…» – неотвязная мысль мешала отцу Иллариону сосредоточиться на изучении новой противогазовой маски. Маска была такая страшная, что впору старух пугать. Он держал в руках и поворачивал её то так, то эдак: резиновый мешок со вставленными круглыми стеклянными глазами, вот и получилась маска, и только вздыхал: «Побиваем супостата… старух пугать!»

– На-ка, попробуй, а я погляжу, – сказал он наконец и отдал в руки кузнецу Петрикову.

Кузнец тоже смотрел, вертел и стал натягивать маску на голову. Получалось неловко, пальцы у кузнеца были грубые, заскорузлые, резина упругая, и в неё надо было занырнуть, как лошадиной мордой в хомут. Ещё к маске полагалась цилиндрическая коробка, и её полагалось накрутить ниже подбородка. Кузнец мял-мял, натягивал-натягивал, да как натянул, так и уставился через стеклянные глаза на батюшку.

– Свят-свят! – перекрестился отец Илларион и позавидовал кузнецу, потому что тот был лысый. – А мне с моей гривой что делать?

– Эзнаюбатюфка! – глухо, как через вату, произнёс кузнец и продолжал смотреть.

– Как дышится? – спросил отец Илларион.

– Хъэново, но мовно!

– Снимай!

Кузнец Петриков стал залазить пальцами под плотно прилегающую к бороде резину и повизгивал, потому что прихватывал волосы и выдирал их с корнем.

– Уф! – сорвал он маску. – Черти придумали, не иначе.

Лицо у кузнеца было красное и потное, дышал тяжело.

– Ну вот, Петриков! – задумчиво промолвил отец Илларион. – А ты говоришь!

Петриков удивлённо посмотрел на отца Иллариона и промолчал.

Отец Илларион положил маску на колени, долго думал, глядя на молчавшего кузнеца и молчавших драгун, собравшихся вокруг, потом отдал маску ближнему, встал и ушёл из землянки.

Драгуны завздыхали:

– Тяжко батюшке… Мы поброемся наголо́ и в неё, в энту штуку, как в соседкину клу́ню, перекрестясь, и кунёмся, а чево ему-то с его бородой да гривой роби́ть?

Драгуны, в дожди получившие новое и не трогавшие «ево» за ненадобностью и непонятностью, стали молча натягивать на себя, но молча не получалось, потому что без матерного слова ни у кого ничего не выходило.

– Вот так, други, а батюшке так даже и высказаться невозможно!

Отец Илларион из эскадронной землянки направился в штаб полка и почему-то вспомнил лысого как коленка Курашвили, позавидовал ему и понял, что от волос он не избавится, а бороду хоть зубами держи.

Четвертаков и Доброконь, получившие по лёгкой контузии от гранаты, взорвавшейся между ними и падавшим сверху немцем, и порезы мелкими осколками; измазанные йодом, с перевязанными головами и кистями рук, вышли от доктора.

– Пойдём виниться? – спросил Четвертаков.

– А куда денешься? – ответил Доброконь.

Они шли по ходу сообщений и крутили по козьей ножке.

– Как ты ево?

– Ково? – Доброконь удивлённо глянул на Четвертакова.

– Ну, этого, который на нас упал?

– Как!.. Палец сам на курок нажал…

– А я об того… вишь… штык сломал… теперя надо новый сыскать…

Они покурили и пошли к командиру полка.

Вяземский в блиндаже был один. Когда Четвертаков и Доброконь спустились, он стоял спиной ко входу и курил.

– Разрешите обратиться, ваше высокоблагородие! – произнёс Четвертаков, таким голосом, каким виноватился перед матушкой, когда шкодничал в детстве.

Вяземский медленно повернулся.

– Чёрт попутал, ваше высокоблагородие… – заговорил Четвертаков.

Доброконь смотрел в землю. Вяземский молчал.

– Не надо было Клешню брать… виноват, Павлинова, не ево это дело…

Доброконь смотрел в землю. Вяземский молчал.

– Но уж больно просился, ваше высокоблагородие, Егория, сказывал, надобно, без ево́, сказывал, домой стыд показаться…

Вяземский молчал, в его руках дымила папироса.

– Ща вам пальцы обожгёть… – вдруг проснувшимся голосом произнёс Доброконь.

«Если он сейчас добавит «барин», побью обоих…» – подумал Вяземский.

Но невыговоренное слово застряло у взводного.

– …ваше высокоблагородие… – закончил он.

– Чего явились? – Вяземский хотел добавить «черти», но не добавил, хотя перед ним стояли два, мало что по виду чёрта, а самые что ни на есть: чумазые, оборванные, всамделишные черти, наилучшие в полку разведчики.

– Охотниками пойдём… – насупился Четвертаков.

– Вам сегодня отдыхать… – возразил Вяземский.