Книга Эмиль Гилельс. За гранью мифа - Григорий Гордон

Четвертый, пятый и шестой раз советский пианист выходит на эстраду, а зал продолжает греметь аплодисментами. Нарушая старую традицию Карнеги-холла, где не приняты выступления на бис (откуда такие сведения? — Г. Г.), дирижер Орманди приглашает Эмиля Гилельса к роялю. Советский пианист играет прелюдию Баха, затем скерцо Мендельсона. Снова буря аплодисментов.

Лишь когда в зале вторично погасили свет, а служащие начали выносить пюпитры, публика направилась к выходам.

Я пошла за кулисы, но на лестнице, ведущей в артистическую, уже толпилась большая очередь: всем хотелось пожать руку советскому пианисту, высказать ему свою признательность. Мне так и не удалось протиснуться к Гилельсу. Он был окружен стеной людей, которые просили автографы, пожимали ему руку, обнимали его…»

Назавтра в газетах словно старались перекричать друг друга потерявшие равновесие музыкальные обозреватели. Они удостоверяли: никто не имел в Америке такого успеха со дня первых выступлений Горовица и Артура Рубинштейна; в этом же контексте вспоминалось имя и Яши Хейфеца.

Спустя много лет в Музыкальном словаре Гроува нью-йоркский дебют Гилельса отмечен как «сенсационный». Эти определения — сенсационный, триумфальный — произносились сразу же, по горячим следам дебюта, а в те годы они не употреблялись всуе.

Журналисты осаждали Орманди, желая знать его мнение о Гилельсе; он ответил: «Гилельс — один из величайших пианистов, которых мне когда-либо приходилось слышать и на концертах которых мне приходилось дирижировать».

Гилельс немедленно возвращается в Филадельфию: ему предстоит дважды сыграть с Орманди Третий концерт Рахманинова. В знакомом читателю блокноте (в дальнейшем так и буду называть его) появляется запись:

«6 октября. Репетиция. Пришла госпожа Цимбалист (мадам Кертис), чье имя носит Музыкальный институт Филадельфии… Совершенно очаровательная, интеллигентная женщина. На ее секретере „приглашение“ на похороны Бетховена. Фотографии (70-летие Ауэра — молодые Рахманинов, Гофман, Цимбалист, Хейфец, старик Ауэр со скрипкой)…Миссис Кертис предложила привести на автокаре рояль „на минуточку“ (!) из Нью-Йорка и осуществила свое желание. Телеграмма от Ирины Рахманиновой…

Миссис Кертис очень волнуется, спрашивает у Орманди, чем нас угощать, не католик ли Гилельс и вообще, что он любит.

Днем в Музыкальной Академии Миля играл Третий [концерт] Рахманинова с Филадельфийским оркестром, с Орманди. Играл замечательно! Большой успех. Крики. Толпа на улице; полицейский, перекрывший движение, не растерялся — взял автограф у Гилельса».

Еще строчки из блокнота: «Потрясенная, восторженная публика слушала его, не стесняясь слез… Третий концерт Рахманинова — Орманди, Гилельс, Филадельфийский оркестр… Взволнованная огромная лавина людей после концерта; рядом с Гилельсом заплаканная Ирина Сергеевна [Рахманинова], нежно обнимающая Гилельса бледная Сатина, которой трудно было говорить».

Теперь — опять в Нью-Йорк, где на очереди — через два дня — ответственнейший первый сольный концерт в Америке.

Спустя почти полвека после начала гилельсовских гастролей в Америке замечательный английский музыкальный писатель Норман Лебрехт в одной из своих книг вспомнил: «Концерты Эмиля Гилельса в Филадельфии собрали невиданное число слушателей, а на его дебют в Карнеги-холле приехали все пианисты, способные добраться до Нью-Йорка».

Но прежде я должен поведать историю, имеющую поистине символическое значение.

Начну издалека.

Читатель, вероятно, помнит: Владимир Вильшау, близкий друг Рахманинова, сразу же после Московского конкурса 1933 года сообщил Рахманинову имя победителя — Гилельса; через несколько лет, в 1937 году, Вильшау в письме к Рахманинову еще раз упомянул имя Гилельса. А уже на следующий год Гилельс стал единоличным лидером Брюссельского конкурса; в жюри был Артур Рубинштейн, которому, как известно читателю, Гилельс был давно знаком — с 1932 года. С тех пор при каждом удобном случае Рубинштейн рассказывал о Гилельсе, — и Брюссель прибавил, конечно, к его восторгам новые краски. Невозможно себе представить, чтобы Рубинштейн не рассказал Рахманинову, с которым в эти годы часто встречался, о нашумевшем Брюссельском конкурсе.

Все, так сказать, одно к одному.

Рахманинов заинтересовался, стал следить за Гилельсом: ловил по радио его выступления, восхищался…

У нас привычно писали о Рахманинове, как он искал по приемнику передачи из России и особенно любил слушать Краснознаменный Ансамбль песни и пляски. А самым «звучащим» пианистом был тогда Гилельс…

У Рахманинова была медаль, преподнесенная ему, по-видимому, к шестидесятилетию; на ней отчеканен профиль Антона Рубинштейна, над которым — по полукруглому ободу — слова: «Кто его заменит». К медали прилагался диплом. И вот Рахманинов — в последние свои годы, в начале войны — принял решение: передать эту медаль «дальше» — Гилельсу! Он собственноручно переадресовал диплом — «Эмилю Гилельсу» и подписал его. Во исполнении воли Рахманинова все это передала Гилельсу С. Сатина.

Масштаб этого события, без преувеличения, — исторический.

К величайшему сожалению, впоследствии — при драматических обстоятельствах — диплом пропал, но медаль сохранилась.

Так закончилась эта история.

Нетрудно догадаться: Гилельс о рахманиновском даре не распространялся; потому-то никаких следов не найти, — пусть они останутся хотя бы на этих страницах.

В продолжение этой темы.

В Америке с Гилельсом пожелал встретиться Александр Федорович Керенский, — он просил Сола Юрока познакомить… Разумеется, такая инициатива не могла исходить от Гилельса — в те годы это было абсолютно исключено; само имя Керенского — непроизносимое! — принадлежало какой-то доисторической эпохе, и не было известно толком, жив ли он.

Юрок все устроил. И Керенский сказал Гилельсу, что много слышал о нем от Рахманинова, который говорил ему, что в такое смутное время в России появился гениально одаренный чудо-пианист. И добавил от себя, как он рад, что в его стране родился такой артист…

Итак, мы в Нью-Йорке. Сольный концерт. Первый. Карнеги-холл. В блокноте — то, что создает иллюзию нашего присутствия там, «внутри» — никто не мог этого знать: «Миля нервничает. Очень. Программа — Моцарт, Шопен, Шостакович, Прокофьев (Моцарт — Соната B-dur KV 570, Шопен — Соната b-moll № 2, Шостакович — Прелюдии и фуги № 1, 5, 24; Прокофьев — 6 „Мимолетностей“, Токката. — Г. Г.)

Приехали за двадцать минут до концерта (живем рядом, в отеле) на машине, которой трудно протиснуться. Огромная толпа у Карнеги. Полиция суетится, подгоняя приезжающих; масса людей, пробка машин…

Поехали с переулка к артистическому входу; здесь тоже огромная толпа… Страшно волнуюсь, не показываю вида, говорю спокойным „равнодушным“ голосом; больше молчим. Первый Сольный в Нью-Йорке…

Миля старается собраться, ходит в артистической, отчеканивая каждый шаг. Гул публики доносится из зала… Г-н Шанг понял, наконец, вышел из артистической. Благословляю Милю холодными руками. Еще есть немного времени… приходят за мной, оставляю Милю, ведут в ложу. „Все газеты Нью-Йорка присутствуют, много народу не попало на концерт, — давно не видел такой публики“, — говорит г-н Шанг-старший. „Вы видите, что делалось у входа на 57-й?“ Зал шумит в нетерпении…