Книга Германская армия на Западном фронте. Воспоминания начальника Генерального штаба. 1939-1945 - Зигфрид Вестфаль

Это было уже слишком. Реалистический анализ Рундштедта затронул самые чувствительные струны гордости строителя Западного вала. После потери моста у Ремагена в марте 1945 года «пороховая бочка взорвалась». Рундштедт был отправлен в отставку, его сменил Кессельринг. Я остался только по настоятельному пожеланию Кессельринга.

Мы видели, что Рундштедт, старейший офицер армии, ни в коей мере не пользовался свободой действий; ему никак не удавалось завоевать ее. Все, кто знал его, понимали, сколько страданий ему это доставляло, как это лишало его сна и отдыха, сколько ему приходилось переживать тщетной ярости, когда одна грубая ошибка валилась на другую, а наши последние силы разбазаривались в атаках ради ложных целей. Он часто дрожал от переполнявших его эмоций, когда его тщательно продуманные и опирающиеся на долгом опыте предложения отвергались ОКВ, и он был вынужден приступать к невыполнимым и чреватым пагубными последствиями действиям.

Возникает вопрос, почему он не боролся более яростно за свою свободу действий, почему он не приводил логических заключений, не пересматривал свои обязанности и не действовал так, как считал нужным, или, если бы осмелился сделать это, не ушел сам? Только он сам мог дать исчерпывающий ответ. И также только он мог привести причины, почему он ответил на призыв Гитлера заседать на суде чести, который под председательством Кейтеля должен был уволить участников заговора 20 июля из армии. Тем не менее я попытаюсь указать, каковы были его цели и мотивы как главнокомандующего Западом, и каким был мир, в котором он жил. Он происходил из старой военной семьи, в которой рос при режиме кайзера Вильгельма I, и принадлежал к армии более пятидесяти лет. Прежде всего он был солдат и всегда держался вне политики, а военный мятеж в военное время для него был просто невозможен. В любом случае, на какие силы он мог бы опереться? Вероятнее всего, такой бунт привел бы к кровопролитию в рядах германской армии, в которой все еще оставались фанатично убежденные национал-социалисты, готовые идти до конца.

И все же говорили, что он мог, по крайней мере, остановить сражение на Западе и капитулировать. Он очень хотел положить конец все возрастающим людским потерям и еще большим разрушениям германских городов с воздуха. Должен ли он тогда был согласовывать свои планы с Эйзенхауэром? Его военное воспитание исключало это. Вероятно, в наше время такие базовые принципы считаются несовременными. Но никто не может перепрыгнуть через свою тень. Более того, он знал формулу Касабланки о «безоговорочной сдаче». Мог ли он, командующий, передать войска на милость врага после всех жертв и даже не зная, что он мог бы таким образом выиграть? Какова же тогда была наиболее жизненно важная задача для вермахта на Западе? Цель, которая удерживала эту армию, несмотря на безнадежные сражения, состояла в общем осознании долга – защиты тыла армии на Востоке. Бросить борьбу на Западе означало, что фронт против русских также неминуемо обрушится. Тогда стоило ли допустить, чтобы еще больше немцев попало в руки Советов? На самом деле, мог ли он обозреть всю ситуацию? Мог ли он быть уверен, что политические нити не дергал Запад, которому могли помешать его односторонние действия? Было ли невозможно, что в конце концов новые подлодки и реактивные истребители, бесчисленное секретное оружие, которое, разумеется, развивалось, не были бы готовы в последний момент вступить в действие? Это верно, что он относился к таким надеждам в высшей степени скептически. Он не был настолько глуп, чтобы ожидать, что прилив повернется вспять благодаря отдельному оружию. Тем не менее если это оказалось бы достаточно эффективным, то, вероятно, могло бы привести к более мягким условиям капитуляции. В конце концов, единственное изобретение могло бы нейтрализовать все типы оружия за считаные дни![45]

Нет, командование на Западе не видело полной картины. Это было невозможно благодаря хитроумным мерам безопасности, продвинутым до фантастических границ. Одной из таких мер был приказ Гитлера № 1 от 13 января 1940 года, который предписывал, чтобы ни один офицер или штаб не знал больше сведений, чем те, что касались его непосредственных обязанностей, и даже эта информация не должна была распространяться, пока этого не потребовал бы успех предприятия. Злоупотребление секретностью режима влияло на все сферы жизни народа и государства, на военные, дипломатические, научные и экономические области. Рундштедт не имел данных, благодаря которым он мог бы проверить информацию Гитлера. Он не имел доступа к лабораториям и результатам их работы. Не было возможности конфиденциально обсудить эти вопросы с теми, кто по-настоящему разбирался во всей ситуации, например с Герингом, Дёницем, Кейтелем или Риббентропом, не говоря уже о том факте, что о любой такой попытке было бы немедленно доложено Гитлеру.

Часто, будучи уже пожилым человеком, Рундштедт не раз пытался уйти из жизни, чтобы освободиться от мучительных угрызений совести. Его угнетало предчувствие того, что ни армии, ни народу не удастся избежать лежащего на них проклятия и что борьбу приходится вести до жестокого конца, и он молил, чтобы такой конец наступил как можно быстрее. Часто спрашивают: почему же он тогда не подал в отставку? Конечно, не «преданность вассала» удерживала его. Он никогда не был приспешником Гитлера. В глубине души он ненавидел этого человека, и его проклятия в адрес фюрера он часто высказывал в весьма жестких выражениях, невзирая на присутствовавших. Он и не держался за свой пост. Все в армии понимали, что Рундштедт, фундаментально скромный и непритязательный, был абсолютно лишен личных амбиций. Однако он чувствовал, что просто уйти домой будет слишком простым решением. Он хотел быть со своими солдатами до последней минуты. Вот почему он оставался с войсками даже после того, как был уволен.

Рундштедт оказался в положении, вероятно, беспрецедентном в истории. То, что ни он, ни какой-либо другой высокопоставленный военачальник не мог найти выход из такой дилеммы, с одной стороны, свидетельствует об их ограниченности и принадлежности к миру солдата, в котором они сознательно или бессознательно искали прибежища. Но с другой стороны, это показывает, как бесконечно трудно было прийти к решению. Давайте надеяться, что военные лидеры других стран никогда не окажутся в такой же ситуации. Лиддел Харт пишет в «Манчестер гардиан» 29 апреля 1942 года: «Я «слепо» критиковал их в своей книге, но я сомневаюсь, чтобы генералы других стран при таких же обстоятельствах могли сделать больше, чтобы сбросить такой режим».

Ремаген

В начале марта 1945 года Кейтель по телефону объявил, что командование должно будет «ответить Гитлеру за продолжающееся отступление на Западном фронте». Я, как начальник штаба у Рундштедта, должен был немедленно прибыть к фюреру. Совещание состоялось в рейхсканцелярии 6 марта и длилось более пяти часов.

Главная точка зрения Гитлера заключалась в том, что пехотные дивизии, каждая в среднем состоявшая из 5000 человек, должны были удержать фронт длиной в пятнадцать километров для каждой при том, что все люди находились бы на огневых позициях и, более того, образовали бы резерв. Однако особый гнев его вызвал рапорт Рундштедта, о котором уже упоминалось, касавшийся истинной ценности Западного вала. Он назвал рапорт «позорной фабрикацией». Враг дрожал перед этим «чудом германской техники». При этом германский офицер зашел так далеко, что стал утверждать, что солдаты предпочитают сражаться на открытом пространстве, чем под защитой бетона.