Книга Уругуру - Алексей Санаев

На взлетной полосе Мопти, напоминающей рельефом стиральную доску, пилот каким-то чудом умудрился посадить нашу посудину без особых повреждений.

Те, кто салоне в последние минуты полета кричал от ужаса, сейчас просто тяжело дышали. Возле трапа нас ждал молодой парень с аляповатой табличкой: «Sanaev, Koro».

– Я отвезу вас в Бандиагару, – сообщил он нам без лишних приветствий.

Когда мы увидели Малика, махавшего нам рукой с порога гостиницы в Бандиагаре, я почувствовал, что мои худшие подозрения сбываются.

– Что с Оливье? – крикнул я, на ходу выскакивая из микроавтобуса.

Малик только всплеснул руками. Нет, Оливье не погиб, он был еще жив. За то время, пока мы были в пустыне, ему и Малику удалось выяснить дорогу в труднодоступную деревню Найе, нанять транспорт (три осла) для поездки туда и даже купить бородатого барана, про которого Оливье говорил, что это вылитый лев.

В сей экзотической компании они с Маликом и отправились в путь, который должен был занять три дня. Вечером второго дня экспедиция остановилась на ночлег в селении Мадугу, всего в десятке километров от Найе, и к полудню следующего дня должна была добраться до места назначения.

Тем же вечером Оливье познакомился в местной харчевне с проходившим мимо отшельником. По дорогам Мали сотни людей путешествуют пешком, с мешком за плечами, добывая средства к существованию случайной работой, рассказыванием историй или собиранием милостыни. Один из них ел рукою рис и каким-то образом разговорился с Лабессом. Сейчас уже никто не помнит ни того, кто первым начал разговор, ни того, как звали отшельника, ни куда и откуда он направлялся. Оливье говорил с ним наедине и, видимо был впечатлен, потому что остаток вечера провел в задумчивости. Последнее, что он сказал Малику, отправляясь спать: «Завтра утром первым делом позвоним Алексею».

Но позвонить мне он не успел. На рассвете неведомый странник ушел из деревни в неизвестном направлении. Когда же пришло время вставать и нашим путешественникам, Малик зашел в комнату Лабесса и обнаружил его лежащим на полу возле его кровати. У Оливье отнялись ноги и плохо работал язык. По-видимому, он пытался доползти до двери, но не смог. Он умоляющими глазами смотрел на Малика и пытался нечленораздельно признести какие-то слова. Левая рука еще слушалась его, но спустя полчаса тело полностью парализовало.

В деревне не было врача. В течение восьми часов под палящим солнцем Малик бежал рядом с упряжкой ослов, на которую он уложил огромное тело Оливье. В деревне Санга, стоящей на дороге, он остановил первую попавшуюся машину и отвез профессора в госпиталь. Все это время Лабесс провел в сознании, но тело до сих пор не слушается его.

Мы вошли в небольшую темную комнату, где врач только что осматривал нашего Оливье. Этим утром из Мопти привезли капельницы, аппараты внутривенного введения питательных веществ, витаминов и лекарства. Вместе с ними прибыл профессор, молодой француз, практиковавший в Мали. Однако и он пока затруднялся установить диагноз.

– Вашему другу отказало тело, но все чувства, сознание и рассудок у него в полном порядке, – озадаченно заявил медик, здороваясь с нами за руку. – Сердце тоже работает нормально. Диагноз простой – временный паралич тела. Но причин этого паралича мы установить пока не можем, так что о сроках выздоровления, сразу вам скажу, пока рано задумываться. Здесь, в Африке, может быть все что угодно.

Мне показалось, что у меня дежавю. Лишь неделю назад мы точно так же, объятые ужасом, входили в палату обездвиженного Жана-Мари Брезе. И точно так же он лежал с заболеванием неопределенного происхождения. Неужели еще один из нас вылетел из этой опасной гонки? Предсказатель Абдаллах сказал тогда Оливье: «Ты слишком бережешь свой язык!» Теперь, будто назло, у Оливье отнялась речь...

Профессор лежал на кровати, мертвенно-бледный, и голова его бессильно свалилась набок. Сначала я подумал, что он спит. Но доктор тихо позвал:

– Оливье! – И профессор открыл глаза.

Вот теперь я узнал его – это были все те же глаза, живые, подвижные, горящие жаждой познания мира. Он взглянул на каждого из нас, и уж не знаю как Ама-ни или Малик, но я сразу понял, что он хочет сказать: «Оставьте меня здесь, ребята. Я выкарабкаюсь. Идите дальше! Мы совсем близко к разгадке. Принесите мне сюда в клетке живого теллема, и мы еще посмотрим, кто будет быстрее летать, я или он!»

Я попросил оставить нас наедине. Мне хотелось поговорить с Оливье и попытаться с помощью мимики выяснить, что же произошло с ним на самом деле. Но врач был категорически против любых разговоров:

– Вы что же, уважаемый, не понимаете, какой у него шок? Вы хотите его в могилу загнать, я извиняюсь? Пока не будет установлена болезнь и прописано лечение, никаких контактов! Связь только со мной.

Когда мы вышли из больницы, Малик дернул меня за рукав:

– Алексей... Помните, я сказал, что в то утро Оливье еще мог некоторое время двигать левой рукой... Он показал мне, что хочет написать что-то. Я дал ему бумагу, и он написал вам... Записку. Вот эта бумага, – сказал Малик, передавая мне скомканный чек из какого-то магазина, на обороте которого карандашом было нацарапано всего лишь два слова по-русски.

И лишь каким-то чудом я успел прочесть их, прежде чем ко мне наклонилась шедшая рядом Амани: «Она предатель».

Я быстро опустил руку.

– Что там? – спросила Амани встревоженно, и с тем же самым выражением лица смотрел на меня Малик.

Я долго не мог ничего ответить.

– Ничего особенного... – наконец выжал я из себя, и до отеля мы шли в полном молчании. – Он не успел дописать.

Она предатель! Амани была с нами с самой первой минуты. Она знала историю несчастного Чезаре и участвовала в разработке всех наших планов. Она знает язык догонов и нередко пропадала из нашего лагеря, отправляясь в одиночестве бродить по деревням, в которых мы останавливались. Она первой поняла, что Жан-Мари собирается отправиться на поиски птицы Балако, и вполне могла предупредить своих соплеменников о его планах. Наконец, только я, она и наш гид знали о деревне Найе и о том, каким маршрутом, через какие конкретно деревни отправятся туда Оливье и Малик.

А как же постоянная утечка информации, о которой не уставал твердить осторожный Брезе? И он, и Оливье не раз убеждали меня, что среди нас действует лазутчик, только подозревали они в измене прежде всего Малика. Ведь как только мы решили подружиться с вождем Номбори, его убили. Как только Жан-Мари пришел к какому-то предположению о теллемах, его убирают с дороги. Как только мы приблизились к единственному, быть может, оставшемуся в живых догону, знающему язык теллемов, кто-то выводит из строя второго ученого! Неужели это она все это время была предателем? Неужели девушка, которой я пересказывал самые доверительные разговоры между мною и Оливье, которую еще вчера я целовал в Тимбукту, хладнокровно пошла на такое, фактически – на убийство своих товарищей?!

И каждую минуту во мне все больше просыпался какой-то неведомый раньше внутренний расист, который шептал мне на ухо: «Да, ну конечно, это она! Она одна из них! В ней, глубоко внутри, живет такой же, как и все догоны, чернокожий язычник, хранящий на генетическом уровне страшные тайны своего племени и готовый убить любого за попытку прикосновения к ним. Когда они испугались, что Жан-Мари раскроет тайну мифической птицы, они заставили его замолчать. Когда они поняли, что Оливье раскрыл их агента, они убрали его с дороги. Нет, нельзя было ей верить с самого начала!»