Книга На острие меча - Богдан Сушинский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Змея на паперти, — мрачно изрек де Рошаль, опять наполняя кубок.
— Что? — не понял Гяур, сидевший напротив де Рошаля.
— Змея на паперти, говорю. Оказывается, она уже действительно на паперти. Проклятая старуха, кажется, знает, что говорит.
— Точно, это слова Ольгицы, — вспомнил Гяур.
— Теперь-то я понял, что она имела в виду, эта слепая нищенка. Но только теперь.
— Да забудьте вы об этом дурацком предсказании, — громыхал своим хмельным басом Радзиевский. — Лучше немедленно займитесь поисками графини де Ляфер.
— Поисками? — нервно рассмеялся майор Рошаль. — Поисками графини? Нет, господа, это она занимается сейчас поисками меня. И, как видите, уже преуспела.
— Значит, вам действительно не хотелось бы видеться с ней, — понимающе подытожил Гяур и предупредительно коснулся руки Радзиевского, удерживая его от очередной остроты.
* * *
Тем временем Ольгица и девушка поднялись из-за стола и не спеша, с достоинством прошествовали через весь зал к выходу. При этом Гяур обратил внимание, что походка Ольгицы не имела ничего общего с неуверенной скованной походкой, в той или иной мере свойственной любому слепому человеку.
«Да слепа ли она вообще?! — усомнился он. — Неужели мистификация? Но зачем это старухе? Только для того, чтобы придать таинственности своим пророчествам? Невероятно!»
А еще он обратил внимание на стройную, с удивительной гармонией сложенную фигуру девушки. Однако отнесся к этому как к мимолетному впечатлению.
— Змея уже на паперти, господа, — затравленно бормотал майор де Рошаль, совершенно забыв, что сидит за столом и что остальные офицеры, хотят они этого или нет, наблюдают за его поведением. — Не правда ли, странное предсказание: «Змея на паперти»? Будь я проклят, если старуха не права. Впрочем, — ткнул себя кулаком в грудь, — не на паперти, а здесь…
Степные рыцари кардинала
Это иллюзия — что корона удерживается на голове монарха, на самом же деле она удерживается на острие монаршьего меча.
После двух на удивление засушливых недель, в течение которых над Парижем гуляли горячие пыльные ветры, небо, наконец, благословило улицы города первым по-настоящему теплым весенним дождем. Кардинал Мазарини встречал его у открытого окна, с детским благоговением слизывая с губ занесенные ветром капли да время от времени подставляя лицо порывам ветра и тугих прохладных струй. Как же все это напоминало ему теплые дожди Сицилии, дожди родной земли, дожди детства!
Воспоминание о Сицилии сразу же заставило его вернуться к вести, которая дошла до него из Рима: на конец мая назначена коллегия кардиналов. Среди главных проблем, заставивших папу прибегнуть к созыву высшего совета вселенского католичества, — слишком затянувшаяся многолетняя война, в которую постепенно вовлекается почти весь христианский мир и в центре которой оказались Франция и Испания.
Папа Урбан еще мог бы мириться со столь длительной войной, если бы воинство Христово с такой же настойчивостью и самопожертвованием вступало в войну с Османской империей («этим бичом Божьим, ниспосланным дьяволом на головы христианского люда»), вытесняя ее за пределы Европы. Или же стремилось освободить от неверных библейские земли Палестины.
Но ведь ничего подобного европейские монархи в последнее время не предпринимают. Наоборот, они подрывают основы самого христианского братства. Кровавое противостояние, которое продолжается сейчас в христианском мире, не может быть оправдано даже тем, чем пытались оправдать его некоторые католические короли, — то есть священной войной против протестантизма.
Вера — верой, королевские распри — королевскими распрями, но нужно же думать и о грешном будущем этой земли. Думать, а не только рубить клинками.
Воспользовавшись разобщенностью Европы, Турция уже объявила войну Венеции и все упорнее теснит ее на море и на суше. В союзе с Крымским ханством она, подобно Монгольской орде, надвигается на Украину и Молдавию, Польшу и Венгрию…
В этой ситуации папе римскому приходилось думать о судьбе не только католичества, но и всей христианской людности. Не зря поэтому он все пристальнее присматривался к событиям, которые происходили на крайнем востоке ее мира, в степях Дикого поля. И даже то, что он вручил золотую папскую медаль гетману запорожского казачества Ивану Сулыме, должно было еще раз, теперь уже перед всей Европой, засвидетельствовать: Римскому престолу небезразлично, что происходит на терниях греческого православия. Он готов и силой поддержать, и словом Божьим благословить любого монарха, князя или полководца, снискавшего себе славу освобождения христиан от мусульманского ига.
Вспомнив о казачьем гетмане, Мазарини подумал, что в папской столице с пониманием должны воспринять стремление Франции пригласить на службу несколько тысяч украинских казаков. Конечно, папа и его окружение не только не вмешиваются в процессы привлечения наемников к войне на той или иной стороне, но и предпочитают вообще не высказываться по этому поводу, даже в самом узком своем кругу. И Мазарини всегда воспринимал такой порядок вещей как должное.
А ведь Польша всегда рассматривалась Францией как довольно сильный, влиятельный союзник.
— Здесь все, что вашим военным и дипломатическим советникам удалось собрать об участии украинских казаков в войне 1635 года, ваше высокопреосвященство, — ворвался в его размышления голос секретаря, как всегда неслышно появившегося из своей комнатки. — Письма, донесения, публикации в газетах.
— Хорошо, оставьте, я просмотрю.
— Наиболее важные из них я попытался проанализировать и обобщить. Если только вас это заинтересует.
— Заинтересует, Франсуа, заинтересует, — прикрыл окно Мазарини, с грустью глядя на тянувшиеся прямо к окну мокрые ветки дуба. — Я хочу покопаться в этой истории, чтобы понять, какими страхами пытаются запугать моих чиновников другие наши «доброжелатели» — из ордена иезуитов.
— Позволю себе заметить, ваше высокопреосвященство, что иногда своими «советами» не предпринимать тот или иной шаг они лишь укрепляют нас в убеждении, что этот шаг обязательно следует предпринять.
— Да? — оглянулся Мазарини. — То, что вы сейчас сказали, это уже не просто мысль. Это изречение, мой дорогой виконт де Жермен; по существу, это сопоставимо с библейской мудростью. Не щадите бумагу, виконт. Ваши изречения стоят того, чтобы потомки знали о них.
— Прошу прощения, — сдержанно ретировался секретарь, откланиваясь и уходя к себе.
Он уже привык, что, рассуждая вслух в его присутствии, Мазарини довольно часто обращается к нему — если не за советом, то по крайней мере как к сведущему собеседнику, чье мнение ему небезынтересно. Правда, при этом не упускает возможности поиронизировать над его соображениями, даже весьма дельными, напоминая, что в советах не нуждается и что ему, де Жермену, не следует рассматривать его рассуждения как приглашение к разговору и просьбу о совете.
