Книга Одиссей, сын Лаэрта. Человек Номоса - Генри Лайон Олди

— Няня! что ты делаешь?!

Они не остановились у кромки прибоя.

Они бросились в воду.

С разбега.

…вспышка памяти. Озарение. Я помню тот миг, будто это было даже не вчера — сегодня. Творящееся в заливе безумное действо увиделось отстранение: корабль рвет туман, чадит огонь на носу, завывает благочестивый эфиоп, плывут навстречу женщина и собака — все идет как надо! все будет хорошо! Тишина в ушах вместо опасного треска была залогом удачи. Взамен разлома скорлупы — беззвучный, знакомый стон, больше похожий на рычание влюбленной львицы:

«Я тебя искала! искала! где ты был?! почему не позвал раньше?! Глупый! рыжий! сумасшедший…»

Или я слышу это лишь сейчас?..

— Женщина на судне — к беде…

— Может, не подбирать? Пусть назад плывет!

— Рабынь табунами возили — и ничего!

— Так то ж рабыни…

— А это кто?!

— Что — кто?

— И это тоже рабыня. Которая плывет. Басилея Лаэрта рабыня.

— А-а-а… Так бы сразу и сказал! Тогда конечно… Тогда вытащить надо: не пропадать же добру?

— И собаку?

— Поди его, облома, не вытащи!.. ухватит зубищами за корму, перевернет…

Одиссей стоял, слушал. Рассеянно улыбался чему-то своему. Эвриклея и пес были уже совсем рядом. Женщина выбилась из сил; теперь она держалась за Аргуса, который, казалось, и не замечал дополнительной ноши. С борта протянулось сразу несколько пар рук, рябого Эвмея гребцы спустили вниз, удерживая за щиколотки, чтобы он подхватил кусачую собаку…

Туман исчез разом, словно по мановению божественной десницы. Даже не исчез — отодвинулся, попятился к острову, скрывая от глаз берег. Зато морская гладь очистилась до самого горизонта, вспыхнув закатным золотом — и кипящий столб вырос от моря до неба, расплескав тучи.

Потом часть моряков с пеной у рта клялась: из пучины восстал сам Посейдон-Черногривый с трезубцем в деснице, Другие припоминали разное: венец, сверкающий алмазами, клочья бороды, косматые брови, гриву ездового гиппокампа… Почти все были уверены, что в громе опадающей воды прозвучало гневное: «Вот я вас!» — после чего мерзкие братья-ветры бросились врассыпную.

Последнее, кстати, было чистой правдой.

Но благоприятность знамения — единственное, на чем все сошлись однозначно.

И как раз в эту минуту на борт подняли Эвриклею с Аргусом.

— Чисто нереида! — ахнул один из молодых гребцов, глядя на женщину: намокшая одежда плотно облепила статную фигуру, давая возможность мужчинам полюбоваться всеми достоинствами бедовой нянюшки.

— А ты говорил: не подбирать! — ухмыльнулся гребец постарше, ставя точку в недавнем споре. — Поживи с мое!..

— Смотрите!

Корабль, распустив тугие паруса, уходил прочь от туманной Итаки, а на вершине Кораксова утеса, провожая и благословляя, путеводной звездой горел маяк! Лишь через десяток гулких ударов сердца до людей дошло, что им явилось в действительности: на утесе возвышалась сама богиня-воительница, в драгоценной броне, и случайный луч солнца отражался от сверкающего наконечника копья, воздетого высоко над головой.

Богиня сулила благополучное возвращение. — Афина! Афина Тритогенея! — пронесся по судну благоговейный шепот.

А Одиссей все переводил взгляд с мокрой Эвриклеи на богиню в вышине. Что-то до боли знакомое чудилось рыжему в осанке богини; что-то грустное и памятное, от чего сердце сжималось в кулак… Нет, не вспомнить. Солнце упало в дымку, сверкание копья угасло, и более ничего нельзя уже было рассмотреть во мгле тающего за кормой острова.

* * *

— Куда ж ты без нас собрался, молодой хозяин? Кто ж без свахи свататься едет?

Одиссею осталось только развести руками: оплошал, мол!

— Знаешь, няня… там дары в сундуках. Но, думаю, Елена как-нибудь перебьется. Выбери себе, что понравится. Ворон, покажи ей сундуки.

— Слушаюсь, молодой хозяин, да! — и, не договорив, эфиоп покатился от ловкой затрещины; впрочем, успев-таки мимоходом ущипнуть нянюшку за пышную грудь. Хохот гребцов, вперемешку с морской водой, стекал по плечам Эвриклеи царской мантией.

За ужином моряки единогласно решили: такова воля богов — взять на борт случайных пловцов. А как иначе объяснить, что сперва пакость на пакости, а едва женщина с псом оказываются на борту — тут тебе и море чистое, и ветер попутный, и Посейдон провожает, и Афина путь указывает!..

Лишь много позже я узнал: все было не совсем так.

Совсем не так.

* * *

Море.

Удивительная штука: все и ничего — одновременно.

Море…

Когда я стану жирным и дряхлым, внуки примутся теребить меня, взобравшись на колени:

— Деда! ну деда же! Расскажи, как ты плыл на Елене жениться! Деда! расскажи!

Я улыбнусь беззубым ртом. Приласкаю сорванцов и тайком, исподволь, переведу разговор на другое. Страдая одышкой, я буду вспоминать беды и злосчастья, проклятые дни и минуты кошмара во плоти, перебирая их, словно семейные драгоценности. Внуки завопят от восторга, а я обрадуюсь детской забывчивости, ибо ничего интересного не смогу рассказать им о плавании в Спарту.

Забавно ли рассказывать о дороге без приключений? ярком солнце? песнях разленившихся гребцов?! Разве эта стоит памяти потомков? — нет.

Это стоит всего лишь зависти живущих.

— …ишь, взбрыкивает! — притворяясь, что сердится, заявил кормчий Фриних. — Выпорол бы ты его, что ли?

Мы как раз миновали Кипарисский залив и полным ходом шли мимо Пилоса — южнее, на Энусские острова. Фриних утверждал, что, если на то будет воля богов, к завтрашнему утру обогнем Пелопоннес и свернем на восток. Возник ленивый спор: где лучше высаживаться? Мнения разделились — одни полагали зайти в Мессенский залив, оставить судно в Малых Фарах, и оттуда по суше направиться в Спарту. Другие возражали: дескать, так придется тащиться перевалами лесистого Тайгета. И много лучше еще полдня идти морем, минуя мыс Тенар, до Лаконского залива — а там до Спарты рукой подать, и никуда карабкаться не надо.

Кто-то вспомнил, что у мыса Тенар находится один из земных входов во тьму Аида, и это слегка поколебало сторонников Лаконского залива — но их победа явилась из Пилосской гавани. Нас догнал корабль некоего Антилоха, местного жениха (знать бы, отчего он не двинулся сушей?), и, сложив ладони раковиной, сей Антилох прокричал нам последнее известие:

— В Лаконику! плывите в Лаконику, к Гифийской пристани! там встречают!..

Потом он отстал, и крики перестали быть слышными. Примерно через час наш кормчий и бросил:

— Ишь, взбрыкивает!