Книга Молодая Екатерина - Ольга Игоревна Елисеева

Не исключено, что раздувание дела Батурина, который намеревался убить Алексея Григорьевича как командира лейб-компании, служило, помимо прочего, и для напоминания Елизавете, сколь сильно она зависит от этой верной военной части. Но намеки либо не были поняты дочерью Петра, либо были поняты ею слишком хорошо, и она посчитала своим долгом показать каждому его место. На именины императрицы в Воскресенском монастыре фавор молодого Шувалова стал явным.

Полгода вокруг юного фаворита велись интриги, а на Масленицу Елизавета продемонстрировала, что колеблется и может сменить случайного вельможу. Ей приглянулся красивый кадет Шляхетского корпуса Никита Афанасьевич Бекетов. Тот факт, что вскоре он был назначен адъютантом с чином полковника к графу Разумовскому, ясно указывал круг, к которому принадлежал новый актер. Поняв, что прошлого не вернуть, Алексей Григорьевич сделал ставку на молодого представителя партии. К Бекетову был приставлен Иван Елагин, ученик А.П. Сумарокова, в будущем статс-секретарь Екатерины II, а тогда бойкий чиновник под рукой у Бестужева.

Борьба разворачивалась нешуточная, хотя внешне все выглядело крайне игриво. Во дворце на Масленой неделе построили театр, где кадеты представляли исторические трагедии Сумарокова. Среди юных дарований был и Бекетов, отличавшийся «красивой наружностью: его голубые глаза навыкате бросали взгляды, способные вскружить голову немалого числа придворных дам». Елизавета лично занялась костюмами труппы, «мы увидели, как на красивом Труворе появлялись один за другим все любимые цвета и все наряды, которые ей нравились». Придворные просмотрели за неделю девять трагедий, актеры жили прямо во дворце.

На Пасху пришелся пик разногласий в окружении императрицы, что ее крайне нервировало. Она больше обычного переходила в храме с места на место, а потом вовсе покинула большую придворную церковь и отправилась в свою малую комнатную. «Там она показалась до такой степени раздраженной, что заставила дрожать от страха всех присутствующих, – писала Екатерина – …Императрица выбранила всех своих горничных, как старых, так и молодых, число которых… доходило до сорока; певчие и даже священник – все получили нагоняй… Из глухих намеков обнаружилось, что это гневное настроение императрицы вызвано было затруднительным положением, в котором находилась Ее Величество между троими или четверыми своими фаворитами, а именно – графом Разумовским, Шуваловым, одним певчим по фамилии Каченовский и Бекетовым… Не всякому дано умение щадить и примирять самолюбие четверых фаворитов одновременно».

Певчим можно было пренебречь, а вот Разумовские с Шуваловыми, видимо, пошли в лобовую. Бекетова только что назначили адъютантом, он продержался до лета 1751 г., одновременно со скромным Иваном Ивановичем. Прекрасного Трувора убрали грязным способом: «Бекетов… со скуки и не зная, что делать во время своего фавора… вздумал заставить малышей певчих императрицы петь у себя… Всему этому дали гнусное толкование; знали, что ничто не было так ненавистно в глазах императрицы, как подобного рода порок. Бекетов в невинности своего сердца прогуливался с этими детьми по саду; это было вменено ему в преступление»355.

По другим источникам, Бекетову поднесли притирания, от которых лицо юноши покрылось прыщами. Елизавете намекнули, что болезнь – следствие невоздержанной жизни, та не совсем поверила, но, будучи крайне брезглива, отдалила фаворита от двора. Шувалов переехал в бывшие покои обер-егермейстера, а Алексей Григорьевич получил Аничков дворец.

Такое решение вполне отвечало политическому выбору государыни. Влияние клана Разумовских уходило в прошлое.

«БАНЯ ИЛИ КРЕПОСТЬ»

Бестужев отчасти сам подставил покровителя: он был ревностным сторонником обнародования брака Елизаветы с Алексеем Григорьевичем и не скрывал этого от императрицы. Напротив, усерднейше доносил ей о пользе подобного поступка. А таковой вел к пересмотру вопроса о наследнике. Елизавета же считала важным для стабильности царствования сохранить права на корону за племянником. Одним своим существованием он делал ее собственное пребывание на престоле легитимным, подтвержденным целой системой завещаний и международных договоров.

Однако Петр очень подводил тетку. Если бы у великого князя уже появились дети, это укрепило бы трон. А так, бездетный, он выглядел в глазах подданных спорным наследником. К тому же и поведение его не красило. Не исключено, что сплетни о бесплодии и импотенции царевича специально раздувались Бестужевым с целью подтолкнуть государыню к выгодным для партии Разумовских шагам.

Поэтому ссору августейшей тетки и племянника из-за бани, произошедшую на первой неделе Великого поста, не следует вырывать из контекста описанных событий. С Мясоеда Елизавета закипала, наблюдая, как приходят в неявное, но жестокое столкновение ближайшие к ней люди. Раздражение она привыкла вымещать на великокняжеской чете, благо те жили замкнуто. И вот в начале Поста разразился скандал, во время которого Петру припомнили и заговор прошлого лета, и странную, прямо-таки скопческую жизнь с женой. А скрытой причиной нагоняя служило давление, которое императрица испытывала со стороны лиц, заинтересованных в смене наследника.

Вот как разворачивались события. «Мы с великим князем стали говеть, – рассказывала Екатерина. – Я послала Чоглокову испросить у Ее Величества позволения пойти в баню в дом Чоглоковых… Ни великий князь, ни я – мы не смели выходить из дому даже на прогулку без позволения императрицы». Чоглокова принесла царевне разрешение и сказала наследнику, что тот сделал бы приятное тетке, если бы тоже пошел в баню.

Это предложение Петр принял в штыки, заявив, что «он никогда раньше в бане не был и считал посещение ее одним предрассудком». Обер-гофмейстерина упрекнула его в недостатке уважения к воле государыни. Великий князь весьма резонно возразил, что «пойти в баню или не пойти ни в чем не нарушало уважения». Спор сделался жарким. Марья Симоновна осведомилась, «знает ли он, что императрица могла бы его заключить в Санкт-Петербургскую крепость… Великий князь при этих словах задрожал и в свою очередь спросил ее, говорит ли она ему от своего имени или от имени императрицы». Тут Чоглокова заявила, что «ему следовало помнить о том, что случилось с сыном Петра Великого по причине его неповиновения». Царевич сбавил тон, и его следующие слова были почти просительными. «Великий князь… сказал ей, что он никогда бы не поверил, что он, Герцог Голштинский и в свою очередь владетельный князь, которого заставили приехать в Россию вопреки его воле, мог здесь подвергнуться опасности такого постыдного с ним обращения и что если императрица не была им довольна, то ей оставалось только отослать его обратно на родину. После того он задумался, стал большими шагами ходить по комнате и потом начал плакать».

Со стороны произошедшее казалось абсурдом. Стоило ли угрожать человеку крепостью за то, что тот не хочет сходить в баню? Позднее царевна связала сцену с делом Батурина, и для нее все встало на свои места: «Намеки были с расчетом направлены на то, чтобы дать почувствовать великому князю все неразумие его поведения».

Часто не обращают внимания на то, что Чоглокова была не просто обер-гофмейстериной. Двоюродная сестра Елизаветы, она тоже приходилась Петру теткой и многие вещи говорила по-семейному. На следующий день она явилась от государыни и принесла ответ племяннику: «Ну, так если он столь непослушен мне, то я больше не буду целовать его проклятую руку». Великий князь уперся: «Это в ее воле, но в баню я не пойду, я не могу выносить ее жары»356.