Книга Супердвое: убойный фактор - Михаил Ишков

– Как это? – удивился я.

– Вот так. Запрем вас в камеру. Посидите, подумаете. Глядишь, что-нибуд придумаете.

Затем он обратился в Трущеву:

– Это и тебя касается, Николай Михайлович.

– Так точно, товарищ нарком.

– Запомните, Мессинг, времени у нас в обрез.

Я ответил.

– Так точно, товарищ нарком.

* * *

Когда мы добрались до кабинета Трущева, светало. Николай Михайлович, подойдя к окну, так и объявил:

– Светает.

Я, уставший донельзя, пристроился на стуле и, подчиняясь команде капитана госбезопасности, бросил взгляд в окно. За стеклами расплывался скудный февральский рассвет. Дома угадывались смутно, будто нарисованные пастелью. Суровая правда окончательно добила меня. Я люблю живопись, люблю драгоценные камни. Они скрашивают мне присутствие на этом свете, но все-таки и на этом свете экстрасенсу надо позволить отдохнуть.

Трущев подсел ко мне и спросил:

– Полагаю, вам ясен смысл операции?

Я кивнул. В голове у него мелькнуло недоговоренное слово – «Близнец».

– Надеюсь, Вольф Григорьевич, вам также ясно, что в случае провала вас ждут не лучшие времена?

– А вас, Николай Михайлович?

Он улыбнулся.

– Меня расстреляют, а от вас попытаются добиться правды.

– Это страшно?

– Намного. Я хочу помочь вам. Прежде всего…

– Не распускать язык?

Трущев наморщил переносицу.

– При чем здесь язык? Язык – это пустое. Прежде всего вам надо собраться с силами. Ложитесь на койку в комнате отдыха. Усекли? Я пока поработаю. Только скажите, не пустышку ли мы гоним?

– Нет, Николай Михайлович. Шеель – крепкий, по-своему честный парень. К тому же по своему умственному развитию он многим даст фору. Если Шеель даст согласие, сдержит слово. Он на перепутье…

– Вы считаете, игра имеет смысл?

– Безусловно. Поверьте, Николай Михайлович, я понимаю, где замешан Шахт, отступления быть не может, но Еско можно было бы поверить. Проблема в том, что вера вас не устраивает.

– Конечно. Нам надо знать.

– Именно так. Решение существует, иначе я не стал бы работать. А сейчас мне надо немного поспать.

– Спите, Вольф Григорьевич. А я пока поработаю.

– У вас много дел?

– Выше головы.

– И даже под угрозой расстрела?..

Он пожал плечами.

* * *

Мне снилась Ханни. Это был несказанно сладостный сон, с объятиями, поцелуями, со слезами. С абрисом бледнеющего лица… Это воспоминание сменило мелькнувшее во время разговора с Шеелем женское личико.

От неожиданности я рывком сел на жесткой солдатской кровати.

Крикнул:

– Николай Михайлович!

Капитан госбезопасности заглянул в проем двери.

– Слушаю, Вольф Григорьевич.

– Необходимо срочно раздобыть фотографии всех девушек, с которыми учился Шеель. В школе, в институте. Надо поговорить с одноклассниками, с институтскими друзьями. Может, кто-то вспомнит – была ли у Еско девушка? Надежда слабая, но это единственный шанс.

– Недели на две работы, – оценил Трущев. – А результат?

– Мне нужны фотографии. Я узнаю, мне только нужны фото.

Как они крутились в НКВД, не могу сказать, только на исходе третьего дня в кабинет Трущева доставили множество фотографий. Мне, отоспавшемуся в камере, не составило труда идентифицировать одну из девиц.

План действий сложился на ходу. Тамара Петровна Сорокина, сокурсница Шееля, в ноябре сорок первого окончила курсы медсестер и сейчас служила в полевом госпитале на западном направлении. Там в районе Ржева велись тяжелейшие бои.

У Тамары оказался маленький сын, отец неизвестен.

Я взглянул на Николая Михайловича.

– Это жестоко!

– Ну-ну, Вольф Григорьевич, не будем распускать нюни, – улыбнулся капитан госбезопасности.

Я едва не возненавидел его за эту улыбку.

Позже, разрабатывая план встречи, Трущев предложил организовать ее в полевых условиях – во фронтовом госпитале, где служила Тамара. Заодно провезти Шееля по местам недавних боев и освобожденным населенным пунктам.

Из-под небес подтверждаю – Мессинг ни о чем не жалеет! Да, он поддался «изму» ненависти, но это была моя ненависть, осознанная и толкающая в бой, так что не «измам» учить его, как относиться к последователям Шикльгрубера.

В моем присутствии Трущев предъявил фотографию Сорокиной Алексу-Еско. У того ни единая жилочка на лице не дрогнула, но разве от Мессинга скроешь удар, который испытал молодой человек.

– Еско… – я не выдержал и вступил в разговор.

Шеель с ненавистью глянул на меня.

Пауза.

Ненависть сменилась волчьей тоской.

– Еско, – продолжил я. – Судьба любимой женщины в твоих руках.

Трущев добавил:

– А также судьба вашего сына.

Эта новость добила Еско. Он, теряя сознание, сполз со стула.

Я бросился на помощь. Трущев окриком остановил меня.

– Сядьте на место, Мессинг.

Через пару минут Еско пришел в себя.

Трущев обратился к нему.

– Алексей, вы готовы выполнить задание родины?

Шеель замедленно кивнул. Трущев глянул в мою сторону. Я тоже кивнул.

Неожиданно Алекс-Еско вскинул голову.

– Я должен повидаться с Тамарой!!

– Конечно. Только у меня есть просьба, – ответил Трущев. – Не согласились бы вы навестить ее по месту службы?

Алекс-Еско, не скрывая изумления, глянул на следователя.

– Она служит?!

Трущев подтвердил:

– Да, Алеша. В армейском госпитале под Волоколамском.

Шеель кивнул.

– Я согласен.

– Вы отправитесь с нами, Мессинг, – предупредил меня Трущев.

Это была нелегкая поездка. Мороз донимал так, что, как говорят в России, я едва не отдал Богу душу. Маршрут был нарочно проложен таким образом, чтобы Еско, одетый в красноармейскую форму без знаков различия, мог воочию убедиться, чем забавлялись его соотечественники на оккупированной территории. Ничего более страшного я в своей жизни не видал. Замерзшие, истерзанные трупы снятся мне до сих пор, даже на высоте ангельской белизны облаков. Сердце у меня вздрагивало – если швабы так поступали с гоями, что же они выделывали с моими соплеменниками?