Книга Все, кого мы убили. Книга 2 - Олег Алифанов

– Разве не язык Адама они ищут?.. Что ж, исполины и впрямь могли знать его…

– Покуда – это всё, – отрезал он, остановившись точно в нужном месте. – В другой раз вы узнаете много ужасных вещей. Или – ужасные вещи познакомятся с вами. Принесите мне ещё бутылку. Жизнь не так дрянна, когда есть хорошее вино.

Голуа упирал на свою принадлежность жандармам, и я не мог отрицать сей возможности. Он поставил меня перед трудным выбором. Я предпочёл бы сейчас видеть его преступником безоговорочно, нежели человеком, имеющим право на сострадание. Слишком многое произошло между нами, слишком памятны мне были его взгляды и угрозы моей любимой, чтобы я желал простить его немедленно. Ничто не может оправдать человека в его частном отношении к ближнему своему, к чему бы ни обязывало его служебное рвение. Пусть на службе закона, но состоял же он и в тайном обществе, имеющем низкие намерения, и я его знал только с неблаговидной стороны этого членства. Пусть у него нет долга перед законом своей державы, пусть он герой в своей Отчизне, но в моих глазах он отнюдь не доброжелатель. Я сознался себе, что не желаю никак способствовать его вызволению. Одно только любопытство толкало меня на то, чтобы навестить его ещё раз и поставить ультиматум: либо он выкладывает всё без предварительных условий, либо я оставляю его прозябать вместе со своими тайнами. Если бы он потребовал моего слова освободить его после всего сказанного, я мог бы сказать разное. И я не убеждён, что не солгал бы ему, пообещав то, что исполнять не намерен.

Острие его прута убралось от моей груди, но теперь уже я сам желал продолжить беседу.

– Вы утверждаете, что служите закону, Карнаухов – идее всеобщего блага. Что же, отрицательных героев в этой истории вовсе нет? А что Беранже-Россетти?

– Каждый мнит себя агнцем, но не забывайте, кем видитесь вы сами для остальных? – проворчал он. – Откройте глаза! Чудовище – с тёмным прошлым и невероятными связями в самых верхах ужасной империи, обладатель неисчерпаемых средств, скупающий направо и налево все мало-мальски ценные раритеты, расчётливый и циничный волокита за богатейшей невестой, себялюбец, бретёр и шпион, за которым ваш царь присылает эскадру. Продолжить? Иногда мне кажется, что поверженная Турция платит контрибуцию – вам! Беранже перед вами – жалкий крысёнок перед коршуном.

Кажется, разговор наш стал утомлять его, он убрался в угол, откуда свет моего огарка не мог извлечь его лица.

– Он говорил мне, что хочет управлять чуть ли не ангелами в попытке устроить какой-то новый мир.

– А вы с вашей наукой материальных откровений разве не страждете того же? Разве его путь незаконен или опаснее вашего? Но у него – невесомые идеи против вашей химии взрывчатых веществ и механики огнедышащих машин.

– Но его методы с преследованиями, угрозами, запугиванием… да он в тюрьму меня отправил ради своих демиургов!

– Вам привести примеры, когда господа позитивисты уничтожают друг друга?

Это, разумеется, было излишним, примеров недобросовестности в нашей гильдии я знал немало, и, увы, сам становился не только жертвой, но и участником отвратительных явлений.

– Вас многие называли убийцей. Это правда?

– Прощайте, вас могут хватиться, – глухо раздалось из угла. – Не забудьте вина.

Я вернулся вовремя, Себастьяни искал меня, и вскоре я был препровождён в его кабинет. Взамен копии договора я положил на стол листок с указанием, где искать скрижаль. Я хотел верить, что быстрые гонцы тайного ордена достигнут Керчи и выкрадут смертельно опасную вещь у Стемпковского. Только так я и мог его спасти.

13. Орлов

На борту корабля я с наслаждением и не спеша измарал десяток листов Андрею Муравьёву. Разумеется, я подробно рассказал о своих встречах с пашой Египта, не утаив ни единой детали, кроме относившихся к делам политическим. Поведал и о Себастьяни, не упомянув ничего касательно тайных дел ордена. Бал во французском консульстве живописал в тех же красках, что и он – маскарад в Пере, не умолчал даже и о винном погребе. Восхождение на колонну Помпея должно было позабавить его, как и меня приключения его сфинкса с ликом Аменхотепа, но о Голуа пришлось забыть. Ни словом не обмолвился я о Карно.

Всегда довольно едкий в отношении встреченных им лиц, особенно туземцев, резкий не только в словах, но и в действиях, поднимавший мусселимов и шейхов по ночам, презиравший разбойников и разгонявший шумных верующих в Великую Субботу, почему он в своей книге так много и гладко написал о двух людях: Россетти и Мегемете Али? Знал, что заметки его непременно попадут к ним и платил за оказанные услуги? Или таким способом слал открытое совсем другим наблюдателям послание, способное быть истолкованным в нужном свете? Одни – это противное тайное общество, и с ним худо-бедно всё ясно, для него приготовлен сюжет с Россетти. А вот другой – тот, которого ещё в Константинополе описывал он как таинственное лицо номер три, да только применительно к загадочному путешествию Дашкова за десять лет перед тем – и тут ко двору Мегемет Али. «Судите сами, господа. Отпросился я у Дибича посмотреть святые места. Да корабля в Яффу не нашлось, а тут как раз некий Россетти (знать не знаю, что он родич предводителя тайного братства) предложил плыть в Александрию. Ну, мне в Рязань через Калугу не впервой, я и поехал с ним аж до Каира. Никаких таких странных Карно не видел, за рукописями не охотился, мне, как видите, каменные сфинксы пришлись по карману. А кто не верит, спросите хоть у соглядатая: сей со мной всё время ездил. Да и путешествовал я ради встречи с правителем Египта, а прочее – ложный манёвр. Что ж с того, что в книге не описаны секретные переговоры. Разумеется, они велись, как всегда после одной войны и перед новой».

Тайное братство провести ему не удалось, и виной тому я: Беранже догадался о Карно. А что до лица номер три… тут и по сию пору всё окутывал мрак. Но, думается, для него не секрет ни одно из этих обществ, ибо, кажется, следит он за всеми.

Ничего этого в письме не оказалось. Что ж, спасибо тебе, Андрей, что раскусил дело Дашкова и помог мне разобраться, что к чему – в твоём собственном деле. Теперь мне нужно кончить своё.

Опрятность и строгость двух флотов, игра солнца на бронзовых орудиях, широкие алые стяги с огненным отражением в волнах производили самый живописный эффект на Босфоре. Судно наше медленно подкрадывалось к причалу, пологой лестницей спускавшемуся от дворца к самой воде, и плавные манёвры его подарили мне минуты насладиться зрелищем азиатского берега, где, занимая левым флангом гору Исполинов, белым праздничным лагерем стояли русские войска.

Классической архитектуры двухэтажный особняк посольского дома боковыми флигелями словно распахивал мне свои объятия, и ступая по трём маршам обрамлённого пилястрами входа, я чувствовал себя не случайным посетителем здесь, но желанным гостем.

Бравый и жизнерадостный генерал словно сошёл с собственного парадного портрета, и я, признаться, ощутил себя стеснённым в своём простом гражданском костюме. Он распростёр мне объятия, словно бы только для того, чтобы я, сильно подавшись вперёд, уловил запах его духов, но после отстранил руки и предложил сесть.