Книга Райская птичка - Трейси Гузман

И сейчас Томасу было нужно, чтобы они со Стивеном разыскали его ребенка.

Сколько ему было, когда он узнал – тридцать семь? Неужели он не был готов принять в свою жизнь ребенка даже тогда, после стольких женщин и вечеринок, после стольких излишеств, перемежаемых добровольной самоизоляцией, бегством от мира, когда тот становился невыносимым, и возвращениями, когда его снова подхватывала на руки толпа почитателей. И только теперь, иссохнув и одряхлев, он решил стать отцом? Финч почувствовал на плече руку Клэр и наклонился к ней, чуть не потеряв равновесие. Почему ты решил, что он не хотел этого ребенка, Денни? Ты так хорошо знаешь, что у него на сердце?

– Не могу слышать, как ты его защищаешь. Только не теперь. Почему ты не заступаешься за меня?

Наверное, потому что ты ничем не провинился и защитники тебе не нужны, дуралеюшка.

Ласка ее слов просочилась ему в уши и стала последней каплей. Тоска по физическому присутствию жены затмила все остальное; отчаянно захотелось обнять ее, усадить рядом, коснуться ее щеки, уронить голову ей на грудь и вдохнуть с ее кожи пряный запах гвоздичного мыла. Бестелесная замена, которую послали ему вместо Клэр, весила не больше ветра или колечка дыма. Финч отстранился.

Она обиженно вздернула нос. Ну и ладно. В мгновение ока воздух рядом с Финчем стал холодным и тяжелым, и он вздрогнул, хотя сидел у камина. Но это было неважно. Ее слова, как всегда, сделали свое дело.

Почему он решил, что Томас не хотел ребенка? Приходилось констатировать, что он ничего не знал о ситуации, которая скрывалась за фотографией в его руках. Он не слышал разговоров и решений и не знал итогов. Его выводы основывались исключительно на существовании изъянов и недостатков, которые он сам же приписал Томасу. А может, дело в его собственной неуверенности, в желании лучше сыграть хотя бы одну из своих ролей – роль отца?

Звуки возвращались к нему по отдельности: взмывающие ввысь и падающие наземь переборы арфы Воана-Уильямса, шипение влажноватых поленьев в камине, уличный шум. Финч огляделся вокруг и увидел свою жизнь такой, как есть: книги, разбросанные по столу бумаги, застывшие на стенах фотографии, глобус, который мирно стоял в углу и не крутился теперь, когда Лидия выросла и стала хозяйкой в собственном доме. Комната выглядела тесной и безотрадной, и все в ней было незначительным. Финч никогда не чувствовал себя таким одиноким.

Он достал с полки экземпляр систематического каталога и принялся листать его, пока не нашел свою заметку о творчестве Томаса того самого года.

В 1972 году творчество Байбера претерпело метаморфозу, но по-прежнему не вписывалось в рамки и не подчинялось никакому конкретному стилю. Элементы абстрактного экспрессионизма, модернизма, сюрреализма и неоэкспрессионизма в сочетании с фигуративным искусством складываются в произведения, которые сохраняют абсолютную оригинальность и высокую сложность, одновременно услаждая и пугая на подсознательном уровне. Здесь нет ничего хрупкого, мечтательного. Ни самому художнику, ни тому, кто смотрит на его работу, негде спрятаться. Все непосредственно и первозданно. Человеческие ценности волшебным образом переносятся на холст, смягчаются и оттачиваются, дробятся и собираются воедино. Хотя этим работам присущи определенные мотивы – часто встречается намек на воду, силуэт птицы – и повторяющиеся элементы, за исключением обращенной внутрь себя сложности, контекст, в котором мы их видим, никогда не повторяется от картины к картине. Эти работы объединяет ощущение потери, исчезновения, тоски (см. рис. 87–95).

Силуэт птицы. Он забыл о собственных наблюдениях. Финч вернулся с книгой за письменный стол и достал из верхнего ящика увеличительное стекло, чтобы изучить цветовые палитры. В 1972 году Томас написал шесть картин, и четыре из них позднее июля. На каждой из этих четырех Финч нашел то, что заметил уже много лет назад, – силуэт птицы. Была ли это Элис, упорхнувшая от него? Или птицы символизировали ребенка?

Финч изучил две оставшиеся картины, но ничего на них не нашел. Однако все полотна, выходившие из-под кисти Томаса, начиная с июля 1972‑го, вне зависимости от стиля и сюжета, содержали образ птицы или намек на него. Он часто был скрытым, редко занимал центральное место, и в какой-то момент Финч задумался, не видит ли он то, чего на самом деле нет, просто потому что хочет это видеть. Ему вспомнилось, как он листал с восьмилетней Лидией книжечку «Где Уолли?»[42]. Лидия, сама как птичка, сидела на подлокотнике его кресла и гипнотизировала страницу, чтобы найти Уолли раньше него. После того, как они оба находили этого паренька, он становился уже первым, кого они замечали, когда перечитывали книгу снова, – его место в толпе крепко врезалось им в память. Финч поймал себя на том, что теперь точно так же смотрит на картины Томаса: ищет птицу, а найдя ее, не может увидеть смысла ни в чем другом.

Его зависть рассеялась, как это часто бывало, когда он вспоминал о семье. Тем более день ото дня казалось все более вероятным, что эта просьба Томаса станет последней. Если Финч приложит все силы, чтобы разыскать Натали и Элис, он сможет с чистой совестью закончить эту главу своей жизни. Он быстро пролистал остаток личной переписки, выискивая какие-нибудь зацепки. Но ничего не нашел. А потом между последними листами в пачке наткнулся еще на один конверт такого же размера, подписанный той же рукой. Обратного адреса не оказалось, но конверт отправили с Манхэттена 25 июня 1974 года. Печать была сорвана, а внутри Финч обнаружил еще одну открытку, на этот раз репродукцию одной из более новых работ Томаса. По иронии судьбы это было полотно из «птичьей серии», как ее успел мысленно окрестить Финч. На картине был изображен мужчина, ловивший рыбу на поросшем травой берегу. Его отрубленная голова лежала рядом, и тут же сидел гигантский зимородок с шестом между крыльями. Внутри открытки лежал цветной фотоснимок Натали Кесслер с темноволосой малюткой на руках.

Это была девочка. С обратной стороны ни подписи, ни даты. Натали стояла у высокого окна, но фон был размыт, и Финч не мог разглядеть примет, которые позволили бы гадать о месте ее нахождения. Наведя увеличительное стекло на Натали, он отметил чуть полноватое лицо, прямые длинные волосы с пробором по центру и одежду – юбку с бахромой, по виду из замши, и блузку в мексиканском духе. Изменился только стиль одежды – Натали в двадцать восемь мало чем отличалась от себя семнадцатилетней. Она позировала так, чтобы привлечь внимание к своей фигуре, изгибы которой лишь немного смягчились со временем. Она по-прежнему была волнующе красивой, но ее взгляд отличался отстраненностью и холодностью, несмотря на то что она держала на руках ребенка. Или у нее был такой вид, потому что девочка была ребенком Байбера?

Малышка походила на Томаса. Из физических черт Финч не нашел почти ничего общего, кроме длинного носа и ресниц, но взгляд у девочки явно был отцовским: решительным, упрямым, умным. Темные кудряшки обрамляли худое лицо с высокими скулами, на носу желтели веснушки. Рот малышки изгибался таким же луком Купидона, как у матери, только на фотографии она раздосадованно поджимала губы. Светлые глаза под сенью убийственно длинных ресниц смотрели прямо на того, кто делал снимок. Ребенок знал, чего хочет. Одной рукой девочка отталкивалась от груди Натали, а вторую тянула к объективу, как будто заклинала фотографа забрать ее.