Книга Дело принципа - Денис Драгунский

– Нет, – сказала я. – Ничего такого он мне не рассказывал. Хотя мне почему-то кажется, что я знаю, ну, в смысле, понимаю, вернее, чувствую, как это получилось.

– Ого, – сказала мама, встала с дивана и прошлась по комнате.

Я, кстати, первый раз за эти минуты как следует рассмотрела комнату, пытаясь понять, что это – библиотека, спальня, еще одна гостиная? Но понять это было невозможно. Это была просто комната. Несколько диванов по углам, два книжных шкафа, цветочные горшки в фарфоровых кашпо с довольно хилыми, но упрямыми апельсиновыми деревцами, небольшая люстра с четырьмя плафонами из пупырчатого стекла. Комната и все. Просто комната. Интересно, сколько стоило снять такую мансарду? Большую и довольно бестолковую.

– Так, так, – сказала мама, остановившись в углу. – Ну, и что же ты поняла, вернее, почувствовала?

Она села на дальний диван. Теперь нас разделяло, наверное, пятнадцать шагов.

– Я почувствовала, – сказала я, – что ты…

– Ты не можешь говорить громче? – спросила мама. – Бормочешь себе под нос.

– Ты не можешь подойти ближе? – отозвалась я. – Почему я должна кричать через весь зал?

Мама усмехнулась и вдруг спросила:

– Ты, наверное, куришь?

– С чего ты взяла?

– У тебя что-то с голосом.

– А я думала, что ты хочешь предложить мне папиросу, – сказала я.

– Изволь, – мама встала с дивана.

– Я пошутила, – сказала я, еще более хрипло и сипло, чем раньше.

– Что же у тебя с голосом? – спросила мама. – Может быть, принести горячего молока?

– Ничего у меня с голосом! – ответила я. – Я просто осипла от волнения и страха. Первый раз за одиннадцать лет увидела свою мамочку, а мамочка меня даже не обняла и не поцеловала.

Мама всплеснула руками, почти подбежала ко мне, дернула за руку, притягивая к себе, и обняла меня.

– Не тронь! – закричала я. – Не смей! – и стала вырываться.

– Замолчи! – крикнула мама в ответ, обняла меня еще сильнее и расцеловала в щеки, в губы, в лоб, в шею, в плечи. Я перестала сопротивляться, положила голову ей на плечо и сказала:

– Ну вот, выпросила.

Мама отошла от меня на полшага, а я снова села на диван и раскрыла новый альбом с рисунками.

– Погоди, – остановила меня мама. – Так что ж ты про меня поняла?

– Примерно вот что, – сказала я. – Ты очень умная, талантливая, необычная. Папа влюбился в тебя, когда увидел в одном поэтическом салоне. Это правда?

– Правда, – сказала мама. – Я бы не сказала «влюбился», но… но начал оказывать знаки внимания.

– Влюбился, влюбился! – сказала я. – Влюбился без памяти. Ждал тебя на перекрестках, ловил у входа в театр, искал по разным салонам и клубам богемы, дарил цветы, возил в своей карете, выполнял все твои поручения – от серьезных просьб до мелких капризов. Правда?

– Правда, – согласилась мама.

– Тебе это нравилось?

– Ну-уу… А тебе бы понравилось?

– У меня еще не было кавалеров и ухажеров, – сказала я. – Но, вообще-то, конечно, смотря кто. Вот у папиного лучшего друга, – сказала я, – есть сыночек – жирный дурачок, хотя с очень благородной фамилией и вроде прилично воспитан. Лицо доброе, мягонькое такое и серьезное. Такой не станет проигрывать имение в карты и изменять с актрисами. Но, клянусь тебе, мамочка, если бы он каждый день присылал мне гору цветов и карету четвернёй, и бегал бы по моим поручениям, и стоял бы у наших ворот на коленях, как император Генрих перед папским замком в Каноссе, я бы все равно убежала бы на край света, чтобы только не видеть его мягонькое, глупенькое, добропорядочное личико!

– Ну нет, – сказала мама засмеявшись. – А ты точно такая же болтушка, как и была. Болтушка! Палец покажи – историю сочинит. Ну нет, – повторила она. – Твой папа был совсем не такой. Он был… – и она задумалась.

– Почему это был? – строго спросила я. – Он очень даже есть.

В этот момент я вспомнила, что делается в нашем доме, сейчас.

Папа есть? Или уже взаправду – был? Но мне все это показалось дурацкой шуткой. Я была совершенно уверена, что дома все в порядке.

– Он был, – тем временем тянула мама, – он был остроумен, изящен, красив, наконец. Богат, с хорошей фамилией. Хотя не граф и даже не барон. Но все равно фамилия хорошая. Хотя, если честно, – засмеялась мама, – я все-таки чуточку сомневаюсь, что рыцарь Далмитц из свиты Генриха Четвертого и есть родоначальник…

– Пустое, – перебила я. – Он тоже сомневается, что у Танкмара, сына Хатебурги фон Мерзебург были дети, даже незаконные. Впрочем, истина – это большая корзина сомнений, среди которых встречается… – я нарочно протянула паузу, – среди которых встречается… встречается и самое настоящее, сознательное, беспримесное вранье!

– Сама придумала? – спросила мама.

– Нет, – сказала я. – Это модный философ Рихард Гильфердинг, из молодых друзей поэта Стефана Георге, в кружок которого входит Гуго фон Гофмансталь – тот самый, на чтении стихов которого вы познакомились с папой.

– Сама придумала? – снова спросила мама.

– Ну да, – сказала я. – Вот прямо сейчас. Импровизация.

– Болтушка, я же говорю, – улыбнулась мама.

Мне даже показалось, что она ласково на меня посмотрела.

– Мало, мамочка, мало. Изящный, воспитанный, красивый, с хорошей фамилией. Ты еще скажи «кучер у него статный и экипаж модный». А где же это самое?

– Что? – спросила мама.

– Забыла слово, – сказала я. – Ну, это, как его, на букву «л»…

– Глупо, – сказала мама.

– Ну почему? Он ведь правда был в тебя влюблен. У него все в душе трепетало. – Я помахала рукой возле сердца. – А ты говоришь пустые слова – красивый, изящный, с хорошими манерами.

– Чего ты от меня хочешь? – возмутилась мама. – Чтобы я тебе сейчас рассказывала, как я влюбилась в твоего отца? Как у меня тоже вот здесь трепетало? Как я писала ему письма, шептала его имя? А в театре или поэтическом салоне искала его в толпе, стараясь не слишком сильно вытягивать шею и не краснеть пунцовыми пятнами, когда он входит в зал? Ведь я же графиня фон Мерзебург! Я не могу себя вести как влюбленная белошвейка! Или ты хочешь, чтобы я сказала, что я бесчувственная, холодая и расчетливая, что он мне ни капельки не нравился, но, увидев влюбленного богатого аристократа, я трезво и спокойно рассудила, что вот мне уже двадцать два, хороших предложений пока не было и вот, значит, хватай, что в руки катится? Что ты хочешь услышать?

– Я хочу услышать, как было на самом деле, – сказала я.

– А я не знаю, как было на самом деле! – даже с некоторой злостью сказала мама. – И кому какое дело, как это на самом деле? И есть ли оно на свете – это самое ваше хваленое «самое дело»? Вот ты! Как ты на самом деле ко мне относишься? – спросила она. – Почему ты за все это время, ну, не за всё, а лет с двенадцати начиная, почему ты ни разу не написала мне письмо?