Книга Археология оружия. От бронзового века до эпохи Ренессанса - Эварт Окшотт

В качестве самых бросающихся в глаза характеристик средневекового общества можно назвать формализм и любовь к церемониям. Уважение к именам и словам, определениям и правилам восходит к доисторической эпохе, к магии слов и символов. Все признают институт рыцарства в его образном значении, но легко забывают о том, что эти люди действительно жили, так сказать, внутри аллегории и то, что нам кажется абсурдным или фантастическим, для них таковым вовсе не являлось. В душе рыцаря никогда не остывал идеал, который делал его внутренне свободным, но заставлял подчиняться определенным правилам поведения. В церемонии посвящения все имело символический смысл: действия, оружие и одежда. Древний церемониал отличался простотой и, можно сказать, первобытностью. Под влиянием церкви он сильно изменился. Церемония посвящения в рыцари не только поднимала социальный статус неофита – она делала его другим человеком, и прежде всего это осознавал он сам. В общем и целом этого результата и добивались с помощью символических обрядов, совершаемых с благословения и под покровительством церкви; прежде всего рыцарь обязан был стать защитником религии, а из этого следовало все остальное. Конечно, ритуал производил свое действие – столетия, в течение которых люди привыкли совершать действия такого типа, не могли глубоко не запечатлеться в сознании.

Когда, в начале XII в., рыцарство достигло своего расцвета, символизм, сопутствовавший посвящению, стал более замысловатым. Накануне того, как неофит должен был присоединиться к ордену, друзья-оруженосцы торжественно снимали с него одежду и опускали в воду, в знак очищения. Затем на него надевали белую тунику, эмблему чистоты (как и в случае с баптистским крещением), и алый плащ, эмблему знатности, а также черные чулки и башмаки, как знак смерти и земли, в которой он со временем будет лежать. Затем будущего рыцаря опоясывали белым поясом (символ целомудрия) и вели в церковь или замковую часовню, где он всю ночь должен был молиться в одиночестве, сложив руки перед алтарем. Наутро неофит исповедовался и слушал мессу, а затем наступал великий момент: по завершении последнего гимна молодой человек передавал свой меч священнику, тот клал его на алтарь и призывал Господне благословение, а затем возвращал с торжественными словами. Принимая меч, неофит должен был трижды взмахнуть им, вложить в ножны и вручить своему покровителю, которым мог быть сеньор или просто другой рыцарь, поскольку любой получивший посвящение мог провести этот обряд, а затем произносил перед ним рыцарскую клятву. Потом друзья и спутники надевали на нового рыцаря полные доспехи, но только покровитель мог опоясать его мечом и дать посвящение – в виде удара по плечу либо плоской стороной меча, либо кулаком. Наконец, рыцарь получал четыре заповеди: не иметь дела с предателями, не давать даме (не важно, замужней или нет) дурного совета, он должен был всегда защищать ее и относиться к ней с глубочайшим уважением. Кроме того, он должен был соблюдать целомудрие, поститься, каждый день слушать мессу и заказывать службы в церкви[24]. Об этом говорится в нравоучительной истории о рыцаре, который, не слушая своего нетерпеливого оруженосца, настоял на том, чтобы перед выходом на турнир прослушать мессу. После этого он получил от Пречистой Девы чудесную помощь в сражении.

Турниры всегда будоражили воображение, и (отчасти из-за этого, возможно) Фримен и его последователи громили их как еще один абсурдный аспект рыцарства. Однако во времена расцвета (XII и XIII вв.) это было важным для общества событием, дававшим необходимый выход стремлению сражаться и служившим школой обучения военному делу. На турнир собирался народ из многих стран, что поддерживало дух братства по оружию у различных народов и являлось существенной частью рыцарского идеала. Кроме того, была и материальная выгода: победитель увозил с собой богатую награду в виде оружия и лошадей. Правда, иногда приз был менее ценным, а то и унизительным – к примеру, когда английские бароны принудили принца Джона подписать в 1215 г. в Равенделе Великую хартию вольностей, они решили устроить состязание в Стейне. Поскольку собрались они там во множестве, казалось неразумным упускать такой хороший случай. Наградой, за которую ломали копья и которую вручила леди, был живой медведь! Можно представить себе, что испытывал рыцарь, которому требовалось забрать приз такого рода. Впрочем, по счастью, наверняка он был не единственным – согласно обычаю, рыцарю в любом случае принадлежали кони и доспехи всех, кого он победил, а и то и другое стоило весьма недешево. Так что, по всей вероятности, медведь оказался самой скромной частью награды (хотя конечно же самой колоритной и запомнившейся).

Часто рассказывается о трогательных жалобах рыцаря на то, что церковь запретила турниры и тем лишила его смысла жизни. Конечно, где еще молодой воин мог показать свою удаль, а старый – вспомнить былое? Что же касается дам, ради взгляда которых сражались на турнирах, то они лишались не только красочного и веселого зрелища, но и возможности увидеть поклонника во всем блеске, так что запрет на турниры доставлял неприятности многим.

На всей территории Западной Европы состязания и подготовка к ним были самыми серьезными занятиями для рыцарей, когда они не занимались охотой с собаками или соколами. Для человека этого класса, если только он не был духовным лицом, война являлась не просто работой, но и самым волнующим, увлекательным приключением, а турниры напоминали скачки. Все виды веселья и развлечений, которые только встречались в средневековой жизни, присутствовали на ярмарках (они были существенной частью состязаний). На них веселилась вся округа – от рыцарей до оруженосцев и простонародья. Приглашались все желающие, все, кто способен развеселить публику, – бродячие актеры и поэты, жонглеры, акробаты и музыканты. Во времена принца Джона некий Джон Рампан переоделся жонглером и бил в барабан на турнире во Франции. Вполне естественно, что празднество, на которое собиралось так много людей, давало прекрасную возможность поиграть в азартные игры, попьянствовать и побуянить. Без сомнения, это было одной из причин, почему церковь их осуждала. Кроме того, особенно в первые дни существования рыцарства там погибло слишком много благородных людей, как, например, Жоффрей де Мандевилль, граф Эссекский, которого убили в 1216 г. в Лондоне, на турнире more Francorum (эта фраза говорит о том, что в то время их еще считали чисто французским обычаем). Согласно распоряжению церкви о запрещении турниров, погибших таким образом лишали христианского погребения. По рыцарским воззрениям, после этого их души не могли попасть в рай, но можно предположить, что их это не слишком волновало. «Поскольку в ад, – говорит Окассин, – отправляются добрые священники и хорошие рыцари, которые погибают на турнирах и в великих войнах, и добрые солдаты, и настоящие мужчины, с ними я и сам хочу пойти. И кроме того, туда же отправляются прекрасные, куртуазные дамы, у которых было два или три любовника, помимо мужей; и туда же – золото, и серебро, и богатые меха; и туда же – арфисты, и менестрели, и мирские короли».

История происхождения турниров, как и самого института рыцарства, восходит к доисторическим временам, но на основании появившихся в настоящее время свидетельств можно заключить, что предшествовали ристалищам «троянские игры» периода римского владычества. Некоторые говорят, что от их латинского названия, Ludus Troiae, произошло само слово «турнир» (Torneamentum). Галлы, а некоторые из них были превосходными всадниками, отнеслись к ним снисходительно, а у готов и лангобардов были сходные традиции. Да и норвежцы тщательно разработали правила одиночных поединков, и логично предположить, что похожие формальности соблюдали их родичи, осевшие на юге Европы. Как бы то ни было, но первое в истории описание средневекового турнира (его сделал Нидхард, сам при этом присутствовавший) относилось к 875 г., когда сыновья Луиса де Дебонера, Карл и Луис Германские, решили поделить между собой владения своего брата Лотара. Вассалы обоих королей столкнулись в конном бою. Говорят, что Генрих Птицелов (876–936), отец Оттона Великого, привез турниры из Франции в Германию. Стефена жестоко порицали за то, что по своей слабости он не смог отменить турниры, которые происходили в Англии, но Генрих II очень жестко положил им конец – если его рыцари хотели сойтись в поединке, то должны были отправляться за море. Граф Жоффрей Бретонский покинул английский двор и нашел утешение в возможности «помериться силами с добрыми рыцарями на границах Нормандии и Франции». Ричард I снова разрешил проводить в своем государстве турниры, отчасти для того, чтобы «французы не могли смеяться над английскими рыцарями, именуя их неумелыми и неуклюжими» (сообщает Мэттью Парис), а отчасти с целью добыть денег для Крестового похода. Это он сделал, даруя баронам разрешение проводить состязания в специально отведенных местах. С высоты нашего переполненного лицензиями на то и на се времени мы можем с сочувствием взглянуть на Роджера Мортимера, который дал лицензию на турнир, но был сурово за это наказан.