Книга Жизнь русского обывателя. На шумных улицах градских - Леонид Беловинский

Вот подлинно душа-то ангельская.

Я так завтра отправлюсь к Николе-на-курьих-ножках: там у Лобковых три праздника: приходский, именины сына и рождение насмешницы ma tante» (44; I, 163).

Надобно пояснить невегласем, что 6 декабря (по старому стилю) – праздник святителя Николая Чудотворца.

Кстати, в этой оригинальной дневниковой записи не отмечены еще Никола в Толмачах, Никола в Пыжах, Никола в Кобыльском, Никола Греческий, а подумать, так и еще припомнятся, хотя бы Никола Мокрый. Однако же если бы рекомый Петр Иванович вздумал бы поспеть на Никольщину в один из названных им храмов сегодня, то, пожалуй, и не узнал бы его. Мы сегодня видим эти храмы (сохранившиеся, конечно) отреставрированными, освобожденными от накопившихся за века пристроек, переделок, поновлений. На старых же фотографиях они выглядят для современного взгляда странными и непривычными.

Изобилие церквей и монастырей оживляло города еще и бесчисленными крестными ходами и другими уличными обрядами. Все тот же С. П. Жихарев пишет в дневнике: «Вчера ездил на иордан, устроенный против кремлевской стены на Москве-реке. Несмотря на сильный мороз, преосвященный викарий собором служил молебен и погружал крест в воду сам. Набережные с обеих сторон кипели народом, а на самой реке была такая толпа, что лед трещал, и я удивляюсь, как он мог не провалиться! В первый раз удается мне видеть эту церемонию в Москве: она меня восхитила. При погружении креста и громком пении архиерейских певчих и всего клира: «Во Иордане крещающуся тебе, господи» – палили из пушек и трезвонили во все кремлевские колокола, и это пение, и эта пальба, и звон, и этот говор стотысячного народа, с знамением креста, усердно повторявшего праздничный тропарь, представляли такую торжественность, что казалось, будто Искупитель сам плотию присутствовал на этом обряде воспоминания о спасительном его богоявлении погибавшему миру. Говорят, что в Петербурге эта церемония еще великолепнее; может быть, но сомневаюсь, чтоб она была поразительнее и трогательнее» (44; I, 184). Жихарев напрасно сомневался: в Петербурге обряд водосвятия на праздник Крещения Господня был не только великолепнее, но и поразительнее. На Неве напротив Зимнего дворца вырубалась большая иордань в форме креста, по сторонам устраивались мостки и над ними огромная палатка, украшенная флагами. Обряд погружения креста в присутствии Императорской фамилии, Двора, высших чиновников и всей гвардии в парадных мундирах, совершал не викарный епископ, а митрополит со всем синклитом, а с верков Петропавловской крепости гремел салют.

Церковная жизнь была именно общественной, и не только в смысле активного посещения храмов, крестных ходов и прочих уличных и храмовых церемоний людьми, но и в прямом смысле. Прежде всего, речь идет о ктиторстве: в каждом приходе избирался ктитор, или церковный староста, который должен был заботиться о благолепии храма и порядке в нем, о сборе средств на нужды храма и его причта. У ктитора было в храме даже особое место, рядом с которым продавали церковные свечи. Должность эта была весьма хлопотная и требовала больших личных расходов: церковные старосты поддерживали храм собственными, иной раз и немалыми деньгами. В то же время это была весьма почетная должность, так что богатые и известные в обществе люди активно интриговали при выборах ктитора. Кроме хлопот и расходов, это место приносило только славу и почет: никаких материальных или деловых выгод получить здесь было невозможно. Единственно лишь, при избрании на третий срок ктитор мог быть награжден жалованным кафтаном: бархатным, обшитым галунами, с галунными петлицами на груди.

Кроме ктиторов, почетом пользовались и лица, делавшие большие вклады в храмы. Они некоторым образом составляли неофициальный совет храма. Здесь, кроме хлопот и расходов, даже и кафтана не полагалось. Однако богатые и знатные люди соревновались в пожертвованиях: почет был дороже. На фотографиях причтов нередко рядом с духовенством восседают и полные достоинства люди в приватном платье – церковные старосты и жертвователи. В старой России с иной, нежели сейчас, общественной психологией, слава, почет и уважение окружающих стоили дороже денег, чинов и наград, паче же того стоило самоуважение.

Глава 4

Городская жилая застройка

Очень долго пестрой, отвечающей характеру города и социальной структуре его населения, оставалась жилая застройка. По традиции еще в XIX в. разные категории населения продолжали жить «гнездами» в различных частях города, соответствовавших старинным слободам. Историк М. М. Богословский, вспоминая Москву 1870 – 1890-х гг., писал: «Часть Москвы, простиравшаяся от берега Москвы-реки и приблизительно до Малой Дмитровки и Каретного ряда, та часть его, по которой радиусами проходят улицы Остоженка, Пречистенка, Арбат, Поварская, Большая и Малые Никитские с запутанными лабиринтами переулков между ними, была преимущественно дворянской и чиновничьей стороною. Здесь, в черте кольца Садовой, а кое-где и выходя за это кольцо, были расположены по главным улицам большие барские особняки – дворцы с колоннами и фронтонами в стиле empire. Здесь же, и на главных улицах и по переулкам, было много небольших, часто деревянных одноэтажных с антерсолями или с мезонинами дворянских особняков, нередко также с колоннами и фронтонами, на которых виднелись гербы с княжескими шапками и мантиями или с дворянскими коронами, рыцарскими шлемами и страусовыми перьями. Эти большие и малые дворянские особняки очень напоминали собой такие же барские дома в подмосковных и более отдаленных вотчинах, тем более что и самые дворы при них с многочисленными различными службами и хозяйственными постройками – сараями, погребами, конюшнями, колодцами – мало отличались от деревенских усадеб тех же владельцев» (17; 107). Эту дворянскую часть Москвы в секторе, начинавшемся Волхонкой и ограниченном Остоженкой и Никитской, живший здесь в детстве князь П. А. Кропоткин называл, по аналогии с Парижем, «Сен-Жерменским предместьем». Москва считалась в основном купеческим и дворянским городом, и заселенные купечеством и дворянством урочища были наиболее типичными. «Из всех московских частей, быть может, ни одна так не типична, как лабиринт чистых, спокойных и извилистых улиц и переулков… известный под названием Старой Конюшенной.

Около пятидесяти лет назад (в 40-х гг. XIX в. – Л. Б.) тут жило и медленно вымирало старое московское дворянство, имена которого часто упоминаются в русской истории до Петра I» (72; 7). И даже в суетной столице Империи, по словам князя В. А. Оболенского, «тогда не было единого Петербурга. Петербург – центр и петербургские окраины жили совершенно обособленной жизнью. «Наш» Петербург, то есть Петербург дворянско-чиновничий, был по площади в сущности небольшим городом. Таврический сад, Лиговка до Невского, Загородный проспект, Большой театр, Сенатская площадь и течение Невы, с захватом небольшой части Васильевского острова – вот примерные границы того Петербурга, где жили все наши родственники и знакомые, где мы росли, учились, гуляли, служили и умирали» (95; 10).

Разумеется, дворянская часть города была сосредоточена не только в строго определенном месте. В Москве до сих пор множество особняков и целых дворцов сохраняется в других частях города: в Хамовниках, Заяузье, на Разгуляе, Гороховом Поле и даже в считавшемся купеческим Замоскворечье. На этих улицах и в вязи переулков даже сегодня, после того как Москва радикально изменила свой облик, редко встретится торговое заведение, и то только в новых постройках. «Лавки в эти улицы не допускались, за исключением разве мелочной или овощной лавочки, которая ютилась в деревянном домике, принадлежавшем приходской церкви» (72; 9).