Книга Тайные страницы Великой Отечественной - Александр Бондаренко

ЗИМОНИН: Действительно, и на Тихом океане так называемая война против Японии велась в «американской манере»: максимальная экономия сил и средств, максимальное сбережение личного состава, наращивание усилий, превосходящих противника не в два-три раза, а в десятки раз, и только в этой ситуации — ведение боевых действий. Поэтому еще с самого начала войны с Японией союзники просили нас подключаться, но война с Германией нам того не позволяла. Хотя мы держали здесь тридцать процентов своих боевых сил и средств, и на Дальнем Востоке меньше миллиона человек никогда у нас не было. Другое дело, что они там проходили подготовку, переподготовку, но войска мы там постоянно держали.

— Исключительно по просьбе наших союзников?

ЗИМОНИН: Нет, прежде всего это было в интересах нашей безопасности — хотя объективно вытягивало на себя всю Квантунскую группировку, которая по сути дела не принимала активного участия в военных действиях против китайцев и американцев.

— А сколько союзных войск пребывало на Дальнем Востоке?

ЗИМОНИН: Где-то около 1800 тысяч. С Тихого океана в Европу союзники ничего не перебрасывали. Были моменты, когда они сократили поставки войск на Тихий океан, стали больше направлять на территорию Англии, чтобы совершить высадку в Нормандии... И все равно, постоянно количество войск союзников на Тихом океане было больше, чем в Европе — в 42-м году, и в 43-м, и до самого конца войны. Если бы американцы, англичане и их китайские союзники вели активные боевые действия, то это было бы оправданно. Но получается, что у них войска простаивали, просто сидели без дела. Были какие-то мелкие, по нашим масштабам, операции флота — типа взятия Таравы, освобождения Гуадакана-ла, но они не всегда дотягивали даже и до оперативного масштаба...

— Была ли для Америки какая-то реальная угроза со стороны Тихого океана?

ЗИМОНИН: В общем-то, была. Ведь японцы захватили и оккупировали часть американской территории — острова Атту и Кыска, это Алеутские острова, и для американцев это было занозой... Да и главная база, Пёрл-Харбор, находилась на американской территории, на Гавайских островах. Удар по ней был очень серьезный, неожиданный и мощный, он надолго вывел из равновесия военно-морские силы США...

Была ли возможность наступать японцам на территорию США? Ну, это достаточно проблематичный вопрос — даже если бы удалось развить планы Ямамото, главкома объединенного флота... Все-таки по своему экономическому потенциалу Америка была, конечно, гораздо мощнее, чем Япония. Есть «меморандум Танаки» — документ, признанный японцами, хотя у нас почему-то говорят, что его сочинила чья-то разведка — однако у японцев все шло по этому сценарию. В «Официальной истории войны в Великой Восточной Азии», изданной в Японии в 110 огромных красочных томах, где все до взвода расписано, этот меморандум цитируется. Там по плану был, конечно, и захват Америки. После захвата Китая они планировали скрестить мечи с Россией, после завоевания Монголии — вести не на жизнь, а на смерть войну с американцами. Они вели, но сил у них не хватило...

ОРЛОВ: К сожалению, о японском факторе сегодня уже мало кто говорит. В 1943 году, после Курской битвы и нашего выхода на Днепр, расстановка сил существенно изменилась, так что когда Сталин прибыл на конференцию в Тегеран, он уже мог диктовать условия — и он их продиктовал. Первым конференцию открыл Рузвельт, как самый молодой из президентов. Он начал говорить о войне на Дальнем Востоке и предложил Сталину выступить против Японии. Сталин сказал, что хотя у нас подписан союзнический договор, но мы не можем вести войну на два фронта. Зато как только мы разобьем Германию, мы ударим по Японии вместе. Как только он это сказал, Черчиллю стало плохо: он понял, что Рузвельт теперь найдет возможность, чтобы быстрее вместе с СССР закончить войну в Европе и чтобы затем Советский Союз нанес главный удар японской сухопутной армии...

ЗИМОНИН: Когда обсуждался вопрос о втором фронте, Сталин уже не выдержал, хотел уйти — мол, сколько можно говорить... В конце концов, удалось прийти к разумному решению: они обещали открыть второй фронт в Европе в мае 1944 года, а мы — вступить в войну против Японии через два-три месяца после разгрома Германии. Это означало, чем быстрее они помогут нам разгромить Германию — тем быстрее мы поможем им в разгроме Японии.

НИКИФОРОВ: Кстати, после этого кризиса на Тегеранской конференции Черчилль, вернувшись к себе, сказал врачу: «Когда мы разгромим Германию, может разразиться еще более страшная и кровопролитная война». Он имел в виду, что у него уже формируется то определенное отношения к нашей стране, которое, очевидно, нашло потом свое воплощение в плане «Unthinkable». Кстати, эта сторона в деятельности тогдашнего правительства СССР нуждается сегодня в особом внимании — с позиций сегодняшнего дня. Не делать уступок там, где их делать просто даже неприлично! Общий вектор предвоенной советской политики нельзя не одобрять.

— Мы уже много говорили про президента Рузвельта и премьер-министра Черчилля. Известно, что у каждого из них был свой взгляд на СССР и свое видение решения связанных с ним проблем...

РЯБОЧКИН: Черчилль часто говорил, что в отношении своего собственного поколения он является исключением — большая часть его ровесников лежат мертвыми на полях Первой мировой войны, и поэтому он ни в коем случае не может себе позволить повторения той ситуации. Ведь если из строя выйдет еще одно поколение, то существование Британской империи станет невозможным. А ведь именно за ее сохранение он и выступал...

МЯГКОВ: Я хотел бы более критично подойти к фигуре такого выдающегося американского политика, как президент Франклин Делано Рузвельт. Вот у нас в историографии сложилось мнение: Черчилль — антикоммунист, ярый антагонист Советскому Союзу; в принципе, отношение к нему со стороны Сталина и нашего руководства было адекватным... Рузвельт уже 24 июня 1941 года выступил с поддержкой Советского Союза, искренне ратовал за установление дружественных отношений с СССР, настаивал на скорейшем открытии второго фронта, на большей помощи нашей стране... Ряд документов, в том числе из американских архивов, обнаруженных в последнее время, несколько корректируют эту картину. Становится ясно, что Рузвельт, собственно говоря, вел свою геополитическую игру...

ЯМПОЛЬСКИЙ: Когда 8 декабря, сразу после нападения на Пёрл-Харбор, Рузвельту представлялся новый посол СССР Максим Максимович Литвинов, то Рузвельт вдруг спросил: «Не могли бы вы оказать нам помощь, чтобы мы разместили свои базы на Дальнем Востоке и начали бомбить Японию?» Посол сказал, что, вероятно, советское руководство не может пойти на нарушение того договора о ненападении, которое у нас есть с Японией. Но Рузвельт впоследствии неоднократно выходил на Сталина, чтобы Сталин поддержал эту идею, а однажды обратился к нему с письмом, предлагая общими усилиями провести инспекцию советских войск и аэродромов на Дальнем Востоке...

Сталин возмутился: «Вы как государственный деятель должны понимать, что инспекцию своих войск мы должны делать сами, а вы должны делать инспекцию своих войск у себя». Рузвельт отвечал, что он не так понят... Сталин занял принципиальную позицию и выдержал ее буквально до конца войны, основываясь на сообщениях нашей разведки о том, что Япония в той ситуации будет оставаться нейтральной.