Книга Черный буран - Михаил Щукин

— Желаете услышать честное признание, Антонина Сергеевна?

— Какое признание, Андрей Ильич?

— Впервые в жизни испытываю неодолимое желание застрелиться. Никогда не ощущал себя такой сволочью…

— Андрей Ильич, я не понимаю, вы о чем говорите?

— Говорю о том, что чувствую себя последней сволочью. Времени, Антонина Сергеевна, у нас с вами нет, поэтому быстро собирайтесь, с собой возьмите только самое необходимое, и мы отсюда уходим, сейчас же уходим.

— Как уходим? Андрей Ильич, объясните! Я никуда не пойду!

— Пойдете, Антонина Сергеевна, пойдете. Объяснить? Ладно, слушайте. Семирадов убит. В организацию к нам, как оказалось, был внедрен красный агент. Он успел сообщить в ЧК, что вы и есаул Проничев отправлены в Новониколаевск. Нетрудно догадаться, Антонина Сергеевна, что за вами уже охотятся. Агента Семирадов обнаружил сам, когда тот пытался открыть сейф. Хотел задержать этого агента и получил пулю, прямо в голову. Агента я застрелил, иного выхода не было, иначе ушел бы. Вся операция по переправке груза, сами понимаете, повисла на волоске, и я отправился следом за вами. Половина цепочки уже провалена, два раза попадал в засаду, ехал на тормозных площадках. Добрался, три ночи долбил землю и перепрятывал груз в другое место. Лома не нашел, долбил какой-то железякой с заусеницами, перчатки сразу изорвал в прах, все руки изуродовал.

— А как же… Вы сказали Каретникову…

— Вот именно — сказал. Нам некому везти этот проклятый груз, Антонина Сергеевна. Понимаете — некому! Кроме Семирадова, я никому не могу его передать, потому что никому не верю. Кругом одни наполеончики. И при любом раскладе груз уйдет американцам или японцам, эти ребята уже намекали Семирадову, что лучше всего передать им этот груз за хорошие деньги. Просто продать. И я решил: пусть он лежит здесь, в России; пусть он в конце концов сгниет здесь без остатка. Поэтому груз перепрятан, а мы сейчас с вами отсюда уходим.

— Но ведь Каретникову надо было…

— Ничего не надо! — перебил Григоров. — Согласно инструкции, которую Каретников получил от Семирадова, любое изменение плана операции производится только после получения письма. Я должен был привезти письмо Семирадова, но написать его, как понимаете, он уже не может. Каретников просто обязан меня застрелить, если я начну менять план без семирадовского письма. Такова инструкция.

— Неужели нельзя все объяснить?!

— Мы не в тех условиях находимся, Антонина Сергеевна, когда объяснения принимаются за правду. Я на месте Каретникова сделал бы точно так же, как должен сделать он. Собирайтесь, Антонина Сергеевна, быстрее собирайтесь. Все подробности расскажу при других обстоятельствах.

Григоров безнадежно махнул рукой и вышел в сени, прихватив кочергу, с которой недавно выходил Каретников. В сенях, приглядевшись, увидел на одной из половиц вмятину, вставил в щель кочергу, нажал, и половица легко подалась. Григоров сдвинул ее в сторону, опустился на колени и запустил руки в открывшийся проем. Вытаскивал содержимое, выкладывал поочередно на полу и покачивал головой, приговаривая:

— Аи да Каретников, аи молодец! Не зря, не зря вас покойный Семирадов так ценил!

На полу лежали гранаты, наганы, патроны в самодельных деревянных ящиках, несколько карабинов и даже ручной пулемет. Григоров осмотрел его — в полной сохранности, хоть сейчас набивай диск и держи оборону. Сидел он на корточках, спиной к двери, склонившись над пулеметом, и не видел, что в щель между косяком и дверью просунулось узкое и длинное лезвие ножа. Крючок приподняли и осторожно опустили вниз, чуть сдвинув дверь, которая при этом негромко, почти неразличимо для слуха, скрипнула. Но Григоров услышал, резко обернулся, пытаясь вскочить, и в глаза ему из настежь распахнувшейся двери ударил яркий дневной свет, и в этом свете, гибко изогнувшись, на него кто-то стремительно прыгнул и подмял под себя, оглушив ударом по голове.

7

Крайнев перебрался на житье в бывший шалагинский дом и обосновался внизу, в отдельной комнатке рядом с кухней, где раньше спала горничная Фрося. Первым делом он перевесил занавески, прибив их так, что они теперь закрывали все окно. Затем передвинул кровать к глухой стене и завалился на нее, скинув сапоги и кожаную тужурку. В последние недели он спал урывками и поэтому сразу же провалился в сон, будто его пластом придавило. Но так же быстро, как и заснул, проснулся от осторожного скребущегося звука. Вскинулся на кровати, успев ухватить деревянную кобуру маузера, которую положил рядом с собой, когда засыпал.

— Кто там?

— Я это, Чукеев, — донеслось из-за двери.

— Входи, — разрешил Крайнев, но кобуру с маузером из рук не выпустил.

Вошел Чукеев осторожно и боязливо, как в былые годы входил в кабинет полицмейстера, того и гляди — вытянется, руки по швам, щелкнет каблуками и козырнет. По круглому его лицу катился пот, словно ковшик воды на себя вылил. Дышал тяжело, как после бега.

— Ты чего так запыхался? — усмехнулся Крайнев. — Гнались за тобой?

— Я гнался, — с трудом переводя дыхание, ответил Чукеев, — едва не запалился. Выследил я Васю-Коня, о котором рассказывал, и еще двое с ним, когда поближе разглядел, узнал. Шалагины это, братья Шалагины, старшие сыновья мельника. Они опять за этим домом приглядывают, на Змеиногорской, замышляют чего-то. А живет в доме Каретников, в Чекатифе служит, это я еще вчера выяснил. Брать их надо, прямо сейчас, минута и та на весу.

Крайнев мигом натянул сапоги, схватил куртку и коротко бросил Чукееву:

— Давай за мной.

Взлетели на второй этаж и предстали перед Бородовским. Тот выслушал, сдернул очки с носа, и в глазах его, всегда холодных и леденистых, вспыхнули яркие огоньки. Даже голос изменился — зазвенел:

— Часовой! Клина ко мне! Живо! Захватом будет руководить Крайнев. Отправляйтесь сейчас же. Быстрее!

В доме поднялась суета, разведчики высыпали во двор, — и вот уже три подводы одна за другой выскочили на улицу и лошади, подгоняемые бичами, понесли крупной рысью в сторону Змеиногорской улицы.

Бородовский, оставшись один, скинул с себя одеяло; морщась, опустил на пол худые ноги в застиранных солдатских кальсонах, посидел, упираясь двумя руками в кровать, попытался подняться, но не смог — неведомая сила качнула его из стороны в сторону и шлепнула обратно на скомканное одеяло. Бородовский усмехнулся над своей немощью и снова вскинулся — не вышло. Тогда он лег ничком на кровати и затих, уткнув лицо в подушку.

В таком положении его и застал доктор Обижаев, которого часовой пропускал без доклада. Поздоровался, сел на стул и осторожно поставил между ног старый кожаный саквояж, в котором лежали все его врачебные инструменты.

— Ну что, приступим к осмотру? — спросил Обижаев, открывая свой саквояж.

И только он щелкнул защелкой, как сверху, с крыши, словно услышав сигнал, забазлали вороны — громко, нахально, пугающе.