Книга Былое и выдумки - Юлия Винер

По стене ползет кирпич,

Красной Армии боец.

Заглянули в дымоход,

Здравствуй ж…, новый год. –

весело пели частушечники на старом Арбате.

Публика радовалась. Смеялась и я – кажется, единственный раз за те мои пять недель в Москве.

Была, наверное, и тогда в Москве «духовка». Должна была быть. Правда, на изящной афише выставки венецианского стекла наляпан был грубый черный вопль: ЖРАТЬ!

Театры при мне были закрыты – лето. Одна видная актриса говорила мне, что для работы и в театре, и в кино раздолье большое, жаль только, зритель ходит плохо и мало. Был при мне в Москве Международный кинофестиваль – говорят, на него не выкупили даже всех абонементов. Однако в Большой театр по-прежнему попасть было трудно – ну да и в Мавзолей Ленина, хотя и разлюбленного, очереди почти как за гамбургерами в модную забегаловку Макдоналдс на Пушкинской площади. Я же, признаться, слишком глубоко погрузилась в образ жизни среднего, обычного советского обывателя, при котором на «духовку» не оставалось ни сил, ни времени, ни (у меня-то были) денег.

Вот и опять я вернулась к деньгам. К тем «мелочам быта», которые ныне занимали такое грандиозное место в жизни всех моих старых, любимых друзей, обычных, весьма интеллигентных московских жителей, прилично осведомленных, демократично настроенных, страстно желающих добра своему народу, своей стране (что это, где она?) и всем людям. Ох, они жаждали духовности. Но что же поделать, если сил и времени хватало для обсуждения лишь трех тем:

1. Кто что прочел в своей газете – а газет множество, на все вкусы, на все политические взгляды, есть даже чисто мужской журнал «Андрей», чисто женский – «Натали», для любителей животных – «Зов», а уж для любителей православия – несть числа;

2. Сломался кран в кухне (холодильник, ножка от стула, замок в двери, разбилось оконное стекло, засорился туалет, прохудилась последняя пара туфель, не ходит лифт, отвалились перила на лестнице…). Что делать?! Куда кинуться? Никто, ничто, нигде не работает, вызывать напрасно, да и с чем он придет? У него не будет крана (лампочки, замка, стекла, запчастей для холодильника, лифта и т. п.). У простого, неизворотливого человека – что сломалось, останется сломанным. Кто знает – как надолго?

3. Предстоящая зима. Ожидали голода. Запасались всем, чем только могли. Шкафы и кладовки забиты давно исчезнувшими с прилавков крупами, макаронами, банками списанной с армейских складов тушенки. Безвкусными конфетами, засохшим печеньем, солью, сахаром… Впрочем, сахара (только по талонам) нет нигде уже два месяца. Те, кому посчастливилось взять весной «садовый участок» – их раздавали довольно свободно, даже в некоторых парках в черте города, – лихорадочно стряпали собственные консервы, заваливали балконы собственной картошкой.

Ах, но разве только голод! А холод? Что, если прекратится подача электричества, газа, если будут перебои в работе теплоцентрали? Уже в конце августа, после ежегодного месячного ремонта, чуть не у трети Москвы не было горячей воды. Но ведь ни керосиновых, ни дровяных печек, ни керосина, ни дров… Что тогда делать? Что придумать? Ответ надо было, видимо, искать в магазине «Сделай сам», где над прилавком с деревянными топорищами да кусками автопокрышек вилась призывная, с доброй лукавинкой надпись: «Твори, выдумывай, пробуй!»

В центре Москвы, в ее вымершем, заброшенном центре, где переулки были раскопаны и разворочены, где оседали фундаменты, клонились стены, где посреди груд взломанного асфальта таились вонючие открытые канализационные колодцы, я забрела поностальгировать на Сретенку, улицу моей юности. Здесь, среди многих заколоченных магазинов (нет, не могу оставить эту тему), был один открытый. В нем не продавалось ничего. Ничего. Никаких товаров. Ни заграничных сигарет (18–20 руб. пачка), выставленных во всех магазинах, от мясных до парфюмерных, ни пакетиков «рисовой каши с мясом» (2 руб. 70 коп.), ни даже презервативов в кокетливых конфетных обертках. Тут не было ничего, но сидели продавщицы и кассирша и висел исполненный древней вязью плакат: «Здесь вас обслужат быстро и с улыбкой». На мой вопрос, чего они тут сидят, продавщица ответила быстро и без улыбки: «Женщина, не надо из себя умную строить. Что непонятно? Сидим ждем, может, товару подвезут…»

…Улыбка. Самый большой дефицит в Москве – после дефицита еды, услуг, дорог, водки, лекарств – лекарств никаких, нигде, совсем; носков, трусиков, обуви – в госмагазинах обуви вообще нет, давно, ни своей, ни импортной, одни шлепанцы, как для музея… И все же улыбка была тогда самая большая редкость в Москве. Да что улыбка. Я попыталась обратиться к прохожему с вопросом, как пройти… он метнулся от меня, как вспугнутый заяц. Друзья объяснили мне, что обращаться надо издали, не подходя близко, и не с тихим вежливым «простите, пожалуйста…», а прямо издали кричать: «Метро Красные ворота! Как пройти?» Настороженный, недоверчивый, хмурый взгляд, вечное ожидание удара из-за угла и готовность к отпору… Но вот что примечательно: если удавалось все-таки этого прохожего остановить, удержать и убедить его, что я не намерена ни джинсовую куртку с него содрать, ни рвануть с плеча пидарасочку (ах какое словечко!), ни милостыню потребовать, а только дорогу спросить, он делался словоохотлив, все подробно объяснял и даже, может быть, улыбался. Неужели же я похожа на уличную воровку? А кто их знает, какие у них теперь карманники и воры…

…Видела ли я в Москве людей, у которых «все есть»? Видела. Это были люди, издавна усвоившие принципы того, что нынче красиво называется «бартерная сделка». Те, кто, имея доступ к некоему товару (лицу, организации, информации), умели вступать в длинные цепочки взаимоотношений, в результате которых их дети учились у приличных учителей, их больных лечили сносные врачи, а в холодильниках у них была не «еда», а съедобная пища. И за начальство – бывшее ли партократическое, новое ли «демократическое» – душа могла не болеть. И у нуворишей, которые успели, несмотря на лютую ненависть населения, схватить свой кусок в веселые годы «разгула демократии», все было; они скупали дачи, квартиры, драгоценности, ухитрялись переводить валюту за границу. Они, может, и хотели бы вложить свой кусок в какое-нибудь толковое предприятие, да боялись мафии, внезапных новых налогов, невразумительных законов, переворотов в ту или иную сторону…

А люди, которые работают? Видела я и таких. Тяжело трудились все жены и матери, раздобывая семействам ежедневное пропитание. Тяжело работали водители транспорта, развозя по смертельным дорогам города бесчисленных его обитателей, бог знает где пристроившихся беженцев, «гостей Москвы», которые по-прежнему, несмотря на все ограничения, массами стекались в столицу за колбасой и промтоварами. Вкалывали сотрудники так называемых «СП» – «совместных предприятий», лихорадочно пытавшихся купить-продать что угодно кому угодно. Сюда, в СП, уходили из парализованных учреждений и с предприятий самые энергичные, самые толковые и честолюбивые (кстати, и множество евреев). Работали с постоянным ощущением, что этот рабочий день может оказаться последним. Очень просто: чиновник, обезумевший от непонимания, кому и чему он подчиняется, не дал клятвенно обещанных вагонов; товар, давно запроданный заграничному партнеру, не произведен из-за нехватки сырья либо техники, или завод тот распался, или начальство, насытившись, исчезло… А с ним исчезло и все СП, оставив лишь кучу долгов да десяток безработных совместных предпринимателей… Видела я и деревенских, взявшихся за «семейную аренду» и медленно удушаемых предсельсоветами, предколхозами, поставщиками и скупщиками, под злорадными взглядами нищих, спившихся, выморочных соседей. Видела и…