Книга Королева пустыни - Джорджина Хауэлл

«Самый безопасный способ поведения в пустыне – дать понять, что ты происходишь из большой и почтенной семьи».

При всей своей женственности Гертруда не была из тех женщин, которых привык видеть шейх. Прежде всего она сидела в седле как мужчина, а не как женщины из его гарема, ездившие на подставке из подушек. Шейх анализировал увиденное и приходил к выводу, что Гертруда загадочно независима, богата, сильна и, видимо, королевской крови. Она определенно ему не враг и, возможно, при своих связях окажется даже союзником. Она говорит на его языке и знает наизусть больше мистических арабских стихов, чем он сам. В устной культуре кочевников, где пропадают все стихи, кроме тех, что есть в памяти, ее долгое изучение этого предмета и работа над переводом «Дивана Хафиза» весьма пригодились. Часто случалось, что после ужина в пустынном шатре Гертруда завораживала общество чтением целого стихотворения, из которого шейх знал не больше пары строк. Некоторые из од, или касид, которые она цитировала по памяти, были написаны до шестисотого года: ее хозяева, замечает она в «Пустыне и плодородной земле», понятия не имели, что арабская культура существовала еще до Пророка. Не менее важно, что Гертруда знала свежие слухи, которыми могла поделиться, – сведения о передвижениях племен и об источниках воды, которые она узнавала на пути. Только Гертруда с ее царственной манерой держать себя и непреклонной уверенностью, защищавшими ее как доспехи, могла выжить в пустыне в одиночку, будучи женщиной, но опасность всегда была рядом. Любой промах в поведении, или встреча с шейхом, пренебрегающим кораническим долгом, или любой другой несчастный случай могли оказаться фатальными.

Надежно удалившись от Зизы, Гертруда со своим караваном ехала по холмистой земле племени шаммар. Она постепенно узнавала участников своей экспедиции. Вот начальник над ее людьми, старик Мухаммад аль-Марави, который знает Неджд и помнит рашидидов из Хаиля по дням молодости, когда сражался с ними бок о бок. Став в пожилые годы торговцем верблюдами, он последнее время с трудом сводил концы с концами и брался за любые разовые работы, которые ему попадались. «Бывали у него, думаю, работы и более необычные, чем у меня», – сухо замечает Гертруда. Вот его вежливый и образованный племянник Селим, «отличный парень», помощник Фаттуха. Али она знала еще по прежним путешествиям через Сирийскую пустыню. Он называл себя «старым псом», как писала Гертруда Дику, но был храбрым как лев. Саид, главный погонщик верблюдов, тоже племянник Мустафы и «настоящий клад». Были у них новичок из племени агайль – «но он еще научится» – и Мустафа, батрак, посланный с ней ее друзьями-христианами из окрестностей Зизы. Был Феллах, черный пастух верблюдов, чье театральное представление спасло отряд от друзских всадников, погонщики верблюдов и два рафика; иногда к каравану приставал путник. Первый из них, юный шейх племени сухур, «хороший мальчик», прибыл со своим рабом и ночевал вместе с караваном.

Пустыня к югу была необитаема. Ее люди держали караул от грабителей, которые могли бы угнать верблюдов. В здешнем ландшафте не находилось ориентиров и ощущалась нехватка воды. Гертруда шла за караваном, сверяя направление цепочки верблюдов по стрелкам компаса в руке. Команда время от времени оглядывалась, и она жестами показывала изменение направления. Три дня они шли по голой неприветливой земле, усеянной кремнием, потом по равнине с выступами ржавого вулканического камня. Здесь ее люди заметили свежий верблюжий след в пыли и испугались худшего. Они свернули в расселину и вытянулись там молча рядом с верблюдами, а Гертруда и двое ее людей с винтовками поднялись на телль и выглянули из-за гребня, лежа на животе. На этот раз предупредительных выстрелов не было, и через некоторое время экспедиция осторожно двинулась дальше. Гертруда писала Дику:

«В детстве у нас с Морисом была любимая игра: бродить по дому, подниматься и спускаться по лестницам так, чтобы служанки не увидели. У меня появилось точно такое чувство – будто мы играем в любимую игру, – когда мы ползли на телль. Но тщательное наблюдение в подзорную трубу “служанок” не обнаружило, и мы смело двинулись дальше».

В ночь на 23 января прошел небольшой дождь, и верблюды стали жадно пить уходящую в кремнистую почву воду из лужиц. Перспектив добыть новую воду не было еще как минимум день. «Нет слов, чтобы передать, как гола и негостеприимна эта земля… миля за милей черная плоская равнина без растительности… мне попалась храбрая маленькая герань – единственный цветок, который я здесь видела».

Гертруде нравилась чахлая жизнь пустынных мест, и она замечала каждый съедобный гриб, каждую дикую герань или бархатец, антилопу или облачко мотыльков. Небольшие заметки о флоре и фауне смешивались с жуткими историями про убийства и увечья, звучавшими каждый вечер у костра. Причин сомневаться в правдивости этих рассказов у нее не было. Два дня назад, осматривая развалины, встретившиеся на пути, Гертруда нашла мертвое тело. Оно было кое-как прикопано, но на могиле валялась одежда трупа, пропитавшаяся засохшей кровью. Каждый дневной марш уводил ее все дальше от зоны британского влияния, и в дневнике Гертруды все чаще упоминаются опасения ее людей, хотя и не ее собственные, по поводу газзу. Сама она больше думала о бытовых проблемах. Например, не имелось лишней воды для умывания. Идти грязной Гертруде было противно, но вряд ли она на это жаловалась.

В поисках воды экспедиция свернула с кремниевого плато в долину, где обнаружилось множество свежих верблюжьих и человеческих следов. Непонятно было, оставили эти следы враги или друзья и где вообще находится экспедиция, но в любом случае требовалось найти воду до заката. Гертруда задумалась над картой и нашла в восточных холмах колодец. Но если даже они туда доберутся, не вычерпали ли его эти неизвестные люди? После двух часов пути на восток она увидела курящийся над теллями дымок и решила посоветоваться с командой по поводу следующего шага. Если это газзу, не лучше ли заявить о себе? Ее команда считала так. Все равно их обнаружат и выследят, и в конце концов эти люди могут оказаться друзьями. Так что караван повернул в сторону дыма и поднялся на низкую гряду на юге. Внизу они увидели деревню и поняли, где находятся: возле зимних пастбищ ховейтата – большого сильного племени, по слухам, очень храброго и жестокого. Верблюды, почуяв воду, перешли на тряскую звонкую рысь и напились досыта. Пастухи сообщили, что множество ховейтатцев куда-то отбыли со своим главным шейхом, Аудой Абу-Тайи, но поблизости, в дне пути, наверное, можно будет найти шатры другого важного шейха ховейтата, Харба.

Ночь прошла в дороге, и наутро показались черные шатры шейха Харба аль-Дараншеха, разбросанные по склонам высокой каменной гряды и уходящие вниз в долину. К счастью, пожилой шейх Харб сердечно приветствовал караван и велел в честь Гертруды заколоть овцу. Это было 29 января, через тринадцать дней после ухода из Зизы, и наконец-то Гертруда смогла искупаться в своей складной ванне, вымыть голову и отдать грязную одежду Фаттуху для стирки. В вечернем платье и меховом манто – служившем еще и одеялом в эти холодные ночи – она вошла в шатер Харба и насладилась великолепной едой. Во время ужина прибыл еще один почетный гость – Мухаммад Абу-Тайи, двоюродный брат шейха Ауды. Воспитанный на героических строках, которыми она восхищалась, он по всем параметрам соответствовал идеалу Гертруды. Она описала его Дику довольно эмоционально: «Замечательная личность с идеальной внешностью, величественный, каменный, с горящими глазами… все было ново и интересно. И он очень красивый… Мухаммад сидел на подушках рядом со мной, его белая куфия спадала на черные брови, а глаза блестели, вопрошая и отвечая».