Книга Парламент Ее Величества - Евгений Шалашов

Князь Долгоруков, мрачно приняв указ, посмотрел, что от Мурома ему надобно ехать в Нижний Новгород, оттуда – в Козьмодемьянск, потом – в Вятку и, наконец, Тобольск, спорить не стал. Понял уже, что заехать в имение ему никак не получится, а придется поворачивать лошадей и отправляться к Владимиру. Спросил только:

– А почему не упомянул, что я еще и кавалер «Белого орла»?

– А вот орла-то белого мне как раз велено у тебя забрать, – притворно вздохнул измайловец. – Король польский через посланника своего рескрипт прислал, что лишает он тебя этой награды. Так что давай, князь Василий, снимай «орла» с кавалерией и мне отдай. – Протянув руку, Белоликов поинтересовался: – Рескрипт-то королевский показать али так веришь?

Василий Лукич в сердцах так рванул за синюю ленту, что крест с накладным орлом отлетел на землю, упав под копыта коней.

– Э, как неладно-то получилось, – покачал головой сержант. – Что ж ты, князь Долгоруков, крестами бросаешься?

Василий Лукич не стал подзывать холопов, а сам, опустившись на карачки, начал искать крест. К горлу начали подступать слезы от унижения и обиды. Ниче, не увидит сержант его слез, не таков князь Долгоруков. Сглотнул горький комок, набежавший под горло. Стерпел, не сплюнул. Подобрав орден, молча протянул его сержанту.

– Вот и хорошо, князь, вот и умница! – похвалил его гвардеец, убирая ленту и крест за пазуху. – Командуй, чтобы обоз на Владимир поворачивал. Ну а я при тебе пока побуду…

Легко было сказать – поворачивай. Отворотки в этом месте не было, кругом лес шумит. С руганью, матом-перематом и конским храпом развернули телеги. Еще пришлось возвращаться верст на десять обратно. А тут еще и мужики, прослышав, что нужно ехать во Владимир, заотказывались. Хорошо, что с Василием Лукичом был десяток холопов – кулаком да плетью удалось образумить наглецов.

Когда через неделю уставший до немоты Василий Лукич добрался до Мурома, он особо не удивился, увидев, что на въезде в город его встречает сержант с верховой командой.

– Ну, какие еще указания будут, господин сержант? – вяло поинтересовался Долгоруков, приоткрыв дверцу кареты. Рассмотрев на гвардейце офицерский шарф и нагрудную бляху, усмехнулся: – Виноват, господин гвардии прапорщик… Так какие указания?

– Да уж какие тут указания? – расплылся сержант в улыбке. – Я ж человек простой, подневольный. Как государыня прикажет – то и исполню… А приказала Ее Величество… – сделав паузу, Белоликов набрал воздуха и заорал: – Вылазь из кареты, князь Долгоруков! Царские указы стоя нужно слушать! Чего замешкался-то? Давай, князь-батюшка, шевели окорочками-то. Че застыл? Ну-ка, подсобите…

Спешившиеся гвардейцы выволокли старого князя из кареты в единый миг. А Белоликов, достав очередную бумагу, но не заглядывая в нее, а по памяти, начал читать:

– Манифест Ее Императорского Величества Анны Иоанновны! За многие его, князя Василия Долгорукова, как Ея Императорскому Величеству самой, так и государству, бессовестные противные поступки, лиша всех его чинов и кавалерии сняв, послать на житье в Пензенскую вотчину Керенского уезда, село Знаменское, с офицером и солдаты, и быть тому офицеру и солдатам при нем, князь Василии, неотлучно.

Оглоушенный, князь Василий даже не заметил, как с него поснимали кавалерии – и красную, ордена Святого Александра, и синюю – Андрея Первозванного. Звезды и нашейные кресты на цепях князь в дороге не надевал, но солдаты быстренько отыскали в карете шкатулку с орденами. Не упустили и датского «Слона», который князю вручал сам Фредерик IV. Этим «Слоном» князь гордился больше всех остальных наград – на Руси им награждено всего-то пять человек, а из ныне живущих остался лишь один – фельдмаршал Долгоруков[48].

Прапорщик Белоликов, искоса поглядывая на князя – не помер бы, кивнул одному из солдат:

– Плесни-ка князю Василию…

Князя отпоили водкой и повезли на двор воеводы. Все имущество Василия Лукича свалили в амбар, холопам и мужикам велели распрягать лошадей и ждать. Князя, лишившегося сил, уложили на кровать в дальней комнате, а прапорщик, вместе с солдатами, наскоро перекусив, начал составлять опись добра, что взял с собой князь Долгоруков. Работы было много. Мучились полдня и всю ночь, но получилась опись на десяти листах. Муромский воевода – кругленький и хитренький отставной кригскомиссар по снабжению – ходил вокруг амбара, словно кот, время от времени заглядывая в него. Наконец, не выдержав, отозвал в сторонку прапорщика и предложил «укоротить» список странички на две, а то и на три. Прапорщик Белоликов, мрачно посмотрев на «градоправителя», изрек:

– Мне мой полковой командир велел – все имущество князя, до последней копеечки, описать, да чтобы сам Василий Лукич свою подпись поставил. Мне это барахло еще в Москву везти, а потом сюда ехать, князя в ссылку везти.

– Да кто там, на Москве, будет знать, сколько у князя Долгорукова было собольих шуб или хрустальных кубков? – удивился воевода. – Давай, прапорщик, не тяни… Тут и тебе перепадет, да и мне кое-что. И князю Долгорукому немножко оставим, чтобы в ссылке повеселее жилось.

– Полковник наш говорит, – продолжил прапорщик, – все имущество Долгоруковых, что в казну пойдет, на Камчатскую экспедицию отдадут… Знаешь, где Камчатка находится? Не знаешь? Вот и я не знаю, хотя в Сибири бывал. Хочешь – протекцию тебе сделаю на Камчатку?

– Да что ты, прапор, мне тут херню-то городишь? – возмутился воевода. – Какая Камчатка?

В мыслях прапорщик Белоликов понимал, что если они с воеводой немножечко ущипнут от добра Василия Лукича, так от казны не убудет. Вот только надо будет с солдатами делиться. Не поделишься, так они же на него Бобылеву и донесут. А коли поделишься, так все равно – хоть один из десяти да проболтается. И что тогда? Конечно, сволочь Андрюха Бобылев первостатейная (а не был бы сволочью, не протиснулся бы в постель к царице!), но одного за ним никогда не водилось, когда Бобылев в офицерах Преображенского полка ходил, – не воровал. Никогда ни в солдатский котелок не залезал, ни солдат на работы не отдавал. За такого командира надо держаться зубами и когтями! Бобылев хоть и приказал его выпороть (сам виноват, нечего было язык распускать!), но в полк Измайловский взял, галуны сержантские дал, а недавно – офицерский диплом выдал да денег на шарф и бляху отсыпал. И лишаться всего этого Белоликову не хотелось… Мрачно посмотрел на воеводу, изрек:

– Я, воевода, слушаю тебя, слушаю, а потом возьму – да как в зубы дам! Ты меня щас уговоришь да под монастырь подведешь, а с меня потом шкуру спустят… Наш полковник – это он быстро.

Белоликов, вспомнив чего-то нехорошее, потер спину, а воевода, хотя он и был отставником седьмого класса, но супротив двенадцатого (но гвардейского!) пойти не осмелился. И угрозу от прапорщика сглотнул, не поморщился. Закусил лишь губу и пообещал, что ежели нахальный прапор завтра потребует лошадей, то хрен ему, а не лошади!