Книга Голубые цветочки - Раймон Кено

— Слабо, — ответила Лали.

— Ну, на вас не угодишь! — бросил прохожий и с оскорбленным видом удалился.

Бульвар был перегорожен.

— Я там живу, — сказала Лали. — Вон на той барже.

Ее пропустили.

Лали ищет Сидролена. Но Сидролена на барже нет. Лали садится в кубрике, закуривает сигарету, стелет на стол зеленую скатерку и принимается раскладывать пасьянс. А Сидролен тем временем торчит на набережной в толпе зевак. Возле дома кипит работа: расчищают шоссе, пытаются извлечь из-под развалин консьержа, снимают для кино- и фотохроники. Поскольку начинает темнеть, военные подвозят прожекторы. Это весьма великодушно с их стороны, но прожекторы уже не нужны. Наконец из-под обломков извлекают нечто — это труп Ла-Баланса в весьма плачевном состоянии. Его увозят — так же скрытно, как и быстро. Шоссе расчищено, движение восстановлено, зеваки рассасываются в поисках других зрелищ, вновь проходят прохожие — по-прежнему редкие, но теперь еще и ночные. Полицейские, пожарные и военные тоже уходят в ночь.

Стоя у дверцы своей загородки, Сидролен наблюдает, как мало-помалу затихает вся эта хроникально-документальная кутерьма. Повернувшись, он видит свет на борту баржи.

— Гляди-ка! — говорит он вполголоса, — гости мои, что ли, вернулись?

Ни один прохожий ему на это не ответил.

Сидролен спустился по косогору, перебрался по мосткам на баржу и вошел в кубрик. Лали загасила окурок в переполненной пепельнице и улыбнулась.

— Ну как пасьянс — вышел? — спросил Сидролен, садясь напротив.

Лали не ответила, она перевернула новую карту, потом следующую и вдруг, хлопнув себя по лбу, воскликнула:

— А мой чемоданишко! Я же забыла его в камере!

— Могу съездить за ним. На каком вокзале?

— Не берите в голову. Я завтра съезжу сама.

— Как желаете.

После короткого молчания Лали проговорила:

— За мое отсутствие здесь много чего случилось.

— Да ничего особенного. Дом напротив упал на голову консьержу.

— И что же стало с нашим правдоискателем?

— Погиб.

— А вы? Как ваши малярные работы?

— Я безработный.

— Значит, за мое отсутствие все-таки много чего произошло.

После короткого молчания Сидролен проронил:

— Бедняга.

— Кто бедняга?

— Консьерж.

— Почему же это он бедняга? Он зануда и убийца.

— Но ведь он погиб.

— Конечно, смеяться здесь не над чем, но мы прекрасно без него обойдемся. Мы-то ни при чем.

Лали закурила новую сигарету. И добавила:

— Вряд ли этот дом так уж плохо строили. Не мог он рухнуть вот так вот, сам по себе. Разве нет?

После короткого молчания Сидролен ответил:

— Я не архитектор, я маляр.

Он печально улыбнулся и заключил:

— Но что правда, то правда, мы тут ни при чем.

Лали погасила в пепельнице едва начатую сигарету и сказала:

— Пойду приготовлю ужин.

— В холодильнике еще остались сосиски, — ответил Сидролен, — но у меня не хватило духу идти за хлебом. Если хотите, я схожу.

— Не надо, обойдемся и так.

Лали встает, складывает карты и скатерку; когда она уже переступает порог, Сидролен предлагает:

— А не сходить ли нам после ужина в кино?

Вернувшись, они обнаружили на палубе баржи лошадей, а в кубрике гостей. Сидролен идет узнать, как у них дела.

— Ну и влипли же мы! — бодро закричал при виде его герцог. — Наш фургон раздавило в лепешку: на него рухнула бетонная плита. Вы не могли бы пока приютить Сфена и Стефа в трюме?

— Можно попробовать, — сказал Сидролен.

— И это еще не все, — продолжал герцог так же бодро. — Несколько обломков повредили мой уаттомобиль: теперь он целиком и полностью немобилен. А поскольку колымага пешедралевой мамы сегодня днем сломалась сама по себе, я просто не знаю, на чем нам ехать домой.

— А вы собрались домой? — спросил Сидролен.

— Этим же двоим, — добавил герцог, игнорируя последний вопрос, — покорежило их велосипедишко.

— Вернее, тандем с мотором, — поправил аббат Рифент.

Посчитав внимательно, Сидролен констатировал, что число гостей возросло с четырех до шести.

— Прекрасная была машина, — вздохнул монсеньор Биротон.

— Лучше не бывает, — отозвался аббат Рифент.

— Итальянской марки, — сказал монсеньор Биротон.

— Мы купили ее в Тренто, — добавил аббат Рифент.

— Да-да, — подтвердил герцог. — Они там заседали на Соборе.

— И защитили несколько тезисов о монотеизме[70]доисторических народов… — сообщил монсеньор Биротон.

— …о коем неопровержимо свидетельствует их настенная живопись, — закончил аббат Рифент.

— А как ваша невеста? — спросил герцог у Сидролена, позабыв об обоих церковниках. — Разве ее нет здесь?

— Да-да, она здесь, — сказал Сидролен. — Но она пошла спать. Устала.

— Ну еще бы, я понимаю, — вздохнул герцог. — Столько переживаний!..

— Именно, — ответил Сидролен и поторопился добавить: — Сейчас займусь вашими животинами.

И он вышел.

Перед тем как открыть трюм, он принимает позу мыслителя, но не сидячего, а стоячего, и выдерживает ее столь долго, что, наконец, слышит чей-то голос:

— Вам нужно просто положить доску пошире, а мы по ней съедем вниз.

Сидролен повернулся: на него глядели две лошади, а больше никто.

— А как вы подниметесь обратно наверх? — спрашивает он.

— О, вот для этого понадобятся тали и подпруги, — отвечал Сфен. — И некое количество силы, единица которой отныне будет носить мое имя, в тысячу раз более популярное, нежели имя Ньютона.

— Смотрите, спуститесь вниз, да так там и застрянете.

— Ничего, вы что-нибудь придумаете. А пока что у нас нет ни малейшего желания ночевать под открытым небом, тем более вон уже дождь накрапывает. Ты согласен, Стеф?

Поскольку Сидролен все еще не двигался с места, Сфен продолжил в таких словах:

— Время уже позднее. Поищите-ка хорошенько, я уверен, вы найдете достаточно широкую доску. Например, ту, что служит вам мостками.

Сидролен сделал так, как сказал ему Сфен. Пристроив лошадей в трюме, он пошел спать.