Книга Пантера: время делать ставки - Наталья Корнилова

— Двое суток?

— Двое суток, — подтвердила я. — Так что я прибыла несколько позже, чем, верно, вы рассчитывали, Родион Потапович.

— Ничего страшного. У меня все равно затишье. Заказов пока что нет. Лазаю вот по Сети.

— А как поживает любезный Потап Родионович? — осторожно спросила я, имея в виду малолетнего отпрыска моего босса, нареченного столь чудовищным именем: Потап. — Он в тесной спайке с этим отродьем Счастливчиком не подорвал еще бюджет нашей фирмы?

Босс неопределенно качнул головой, не отрывая взгляда от ноутбука. Его пальцы мелькали над клавиатурой с пугающей быстротой.

Под столом Родиона Потаповича вдруг возник протяжный звук, словно лопнула струна в пианино, а потом выдрался натужный рев, перешедший в рычание. Я невольно отпрянула. Прямо мне под ноги выкатился бич фирмы, прямой потомок динозавров, всепожиратель и всеперевариватель, кривоногое отродье, чудный шарпей Счастливчик. Не знаю, кто нарек пса этим ко многому обязывающим именем, но только лично мне он никогда не приносил удачи. Пес Счастливчик был разносторонне развитой собачьей личностью и в связи с этим имел массу хобби. Наиболее пагубным для меня хобби следовало признать склонность к пожиранию косметики, причем предпочтений в пышном косметическом букете помад, тушей и теней у Счастливчика не наблюдалось. Он жрал все.

Далее. Пес Счастливчик обожал неожиданно появляться на арене действий, когда его никто не ждал. Он обожал, рявкнув, подкатываться под ноги перепуганному посетителю, едва не сбивая его с ног, как он только что пытался проделать со мной. Разница состояла только в том, что я привыкла к выходкам шарпея, а вот нескольких клиентов, и так пришедших к нам в офис, как можно догадаться, не в самом уравновешенном состоянии, приходилось отпаивать водой. А иногда вода не помогала, и приходилось прибегать к куда более сильным напиткам.

— Пшел вон! — беззлобно сказала я Счастливчику. — Вечно ты!.. — И легонько поддела его носком туфли в круглый, как футбольный мяч, сытый бок.

Шарпей нисколько не обиделся и не испугался. Он отошел чуть в сторону и развалился на коврике, поглядывая в мою сторону нагловатыми коричневыми глазами под массивными кожистыми складками бровей.

— Сванидзе, конечно, проявил чудеса галантности, — продолжала я, — во-первых, он озаботился моей фигурой и не позволил мне много есть, чтобы не набрать вес. Он съел все, что я купила в Сочи в дорогу. Во-вторых, он познакомился в купе с чудесной семейкой редких болванов и забавлялся до икоты. Нельзя сказать, что общение с ним доставило мне удовольствие. На прощание Альберт Эдуардович оставил этим попутчикам свой и, кажется, даже мой телефон и заверил, что если что… если что…

— Если что?

— А он не договорил. Разговор происходил в вагоне-ресторане. Точнее, начался он в купе, а потом плавно перетек туда, куда и следовало.

— Н-да… — задумчиво протянул Шульгин, — бывает. Сванидзе, конечно, пьет редко, но — метко. Если начнет, так уж не остановится.

— У меня было большое искушение не будить его, когда поезд проходил через Москву, — сообщила я. — Быть может, проснувшись в Петербурге, он поумнел бы.

— Не надо ему умнеть! Он и так умный! — с ноткой протеста проговорил босс. — Беда только, что не там, где надо. Хорошо, оставим беднягу Сванидзе. Он и без нас, я думаю, икает. Отдохни с дороги, Мария, а потом я дам тебе дело. Будем готовиться к новому сезону. Люди возвращаются из отпусков, а с ними и проблемы. Так что, — Родион Потапович впервые поднял голову от ноутбука и привычно постучал полусогнутым пальцем по столу, — так что мы скоро будем востребованы.

Мой руководитель, как всегда, оказался прав. Но даже он, при всем его уме и аналитической подкованности, и я, при всей своей интуиции, не могли предугадать, как и кем мы будем востребованы в самом скором времени…

* * *

Хлопоты принес Сванидзе. По всей видимости, это было основной его миссией на этой земле, а профессия следователя, так ему не шедшая, была только неким прикрытием. Он позвонил дней через пять или шесть после того, как мы благополучно прибыли с курорта, и, аккуратно посмеиваясь в трубку, сказал:

— Тут вот какая штука вышла. Вот говорят, что Москва — столица, метрополия, а все остальное, что ни есть в России, включая Питер, Нижний Новгород и Екатеринбург, — так, деревня, глушь, Саратов.

— Саратов Саратовом, но в чем дело? — прервала его я, прекрасно зная, что предисловия Сванидзе могут растягиваться на неопределенное время, так и не затрагивая существа вопроса. — Что такое?

— Я к тому, что Москва тоже — большая деревня. Вот утверждают, что тут невозможно встретить одного и того же незнакомого человека в течение дня, а я встретил. Одну и ту же старуху — у касс стадиона «Локомотив» в Черкизове, потом у Большого, а потом на матче «Локо» — «Спартак». Позавчера был матч, двенадцатого сентября.

— В самом деле? — равнодушно переспросила я. В футболе я смыслила примерно столько же, сколько слесарь-сантехник понимает в импрессионизме. Только благодаря боссу, злостному фанату футбола, я могла отличить лысого Рональдо от элегантного Бекхэма.

— Да, позавчера. Один — один сыграли. А вчера мне позвонила… кто бы вы думали?

— Не имею представления.

— Ноябрина Михайловна собственной персоной!

— И что же ей было нужно? Сообщить, что ее муж уже не учитель физкультуры?

— Ты все шутишь, Мария. А дело, между прочим, нешуточное. Эта Ноябрина Михайловна разве что не рыдала в трубку.

— А что случилось-то?

— Да ребенок у них пропал.

— Вот этот дылда, Агафон… то есть как его там — Игнат, что ли? Пропал? Ночевать не пришел, что ли? Так, верно, на твой футбол, Берт, пошел и выпил с приятелями, задержался. А мамаша-наседка и рада хай поднять: ах, дитятко запропастилось!

— Ты меня не поняла. Я сейчас поясню свою мысль. Ты, Мария, не дослушала, а уже строишь логические цепочки. Тот индивид, дитятко, как ты выражаешься, никуда не пропадал. Игнат дома, более того, он еще с неделю будет дома, потому что, по уверениям мамаши, Ноябрины Михайловны, он возвращался как раз с футбола, упал и вывихнул ногу, да еще поцарапал лицо…

— О чей-то кулак? Понятно, — договорила я, — а кто же тогда пропал?

— Илюша.

— А кто такой Илюша?

— Это сын их богатого родственника.

— Ах, ну да, я забыла, они же бедные родственники, значит, по логике, должны быть и родственники богатые. Все это чудесно, Альберт Эдуардович, но я не понимаю, с какого боку ко всему этому примостились вы и почему вы звоните и рассказываете о пропаже некоего Илюши именно мне. Вы думаете, что мне интересно? Ничуть.

— Спокойно. Выслушайте. Я же говорил, что Москва — это огромная деревня. Так вот, получилась забавная штука. Дело в том, что отец пропавшего ребенка, Серебров Иван Алексеевич, мой непосредственный сосед по площадке. Он — сводный брат Ноябрины Михайловны.