Книга Молчаливые воды - Джек Дю Брюль

– Не хочу об этом слышать, – упрямо сказала она; романтический флер, которым они окружили себя, развеялся.

Он положил руку на ее голое плечо.

– Прости, я не хотел тебя расстроить.

– Я не расстроилась, – ответила Максин, но тем не менее вытерла глаза. – Филиппе рассказывает мне очень мало, но я ему всегда верила. И ты должен.

– Хорошо, – сказал Хименес и потянулся к ней.

Максин выскользнула из его объятий.

– Мне пора. Филиппе в Байресе, но у слуг длинные языки. Понимаешь?

– Конечно. Мои слуги вечно сплетничают.

Они рассмеялись – Хименес вырос в бедной семье.

Максин оделась. Села на Конкорда, который все это время стоял неподалеку.

– Завтра увидимся? – спросил Хименес, заталкивая одеяло в сумку.

– Если пообещаешь, что мы не будем говорить о моем муже и его работе.

– Я буду хорошим солдатом и выполню твой приказ.

Пилот вертолета обрадовался, получив плату наличными: узнав, куда они летят, он сразу понял, что любой их чек будет недействительным. И уже собирался связаться с партнером по радио, просить проверить, не фальшивые ли деньги.

Ему предстояло перевезти двух человек из Рио, из международного аэропорта Гальяо, на грузовое судно в ста милях от берега. Издали оно выглядело как десятки других, подходивших к берегам Бразилии каждую неделю, но, когда они подлетели ближе и стали различимы подробности, пилот увидел, что перед ним плавучая груда ржавого металлолома, скрепленного изолентой и проволокой. Дым из трубы валил такой черный, что пилот заподозрил, будто в топках горит мазут пополам со смазкой. Краны выглядели так, словно едва стоят, какое там поднять груз. Пилот через плечо оглянулся на младшего из пассажиров, словно спрашивая: «Вы уверены?»

У этого человека лицо было землистое, словно он не спал несколько дней, а бремя, которое он нес, вот-вот его раздавит. И, однако, едва поняв, что пилот смотрит на него, он подмигнул ярко-голубым глазом; маска сосредоточенности исчезла с его лица.

– Смотреть не на что, – сказал пассажир в микрофон, – но свою работу он делает.

– Не думаю, что смогу сесть на палубу, – сказал пилот по-английски с португальским акцентом. Он не добавил, что боится, как бы вес его «Джет-Рейнджера» не проломил крышку трюма.

– Ну и ладно. Повиснешь над кормой, и мы спрыгнем.

Второй пассажир, мужчина под шестьдесят, с перевязанной головой, застонал, услышав о перспективе выпрыгивать из вертолета.

– Как хотите.

Пилот вернулся к управлению полетом, а пассажиры собрали пожитки – ноутбук и потрепанную холщевую сумку-торбу. Все остальное утонуло в Миссисипи.

Хуан Кабрильо не уставал любоваться «Орегоном». Корабль был для него таким же произведением искусства, как и картины, висящие в его потайных коридорах. Хуан признавался, что возвращение домой слаще, если операция завершена, не то что сейчас, когда Тамара Райт в руках аргентинского батальона смерти и где она, точно неизвестно. Задиристо подмигнул пилоту он именно из этой задиристости. Судьба Тамары тяжким грузом лежала у него на душе.

К чести бразильского пилота, он держал салазки вертолета в футе от палубы, когда выпрыгнули вначале Макс, затем Хуан. Оба низко пригнулись под ветром, поднятым лопастями винта, и ждали пока «Джет-Рейнджер» не отойдет в сторону и наберет высоту. Когда он превратился в блестящую точку на западном горизонте, рулевой – Хуан полагал, что это Эрик Стоун, – отключил «дымокурный» генератор, создававший впечатление, что корабль приводят в движение обычные судовые дизели, за которыми плохо смотрят.

Он отдал свисавшему с гюйса иранскому флагу традиционный салют одним пальцем и вслед за Максом направился к надстройке.

У водонепроницаемой двери их встретили доктор Хаксли и Линда Росс. Хакс немедленно увела Макса вниз, в лазарет, ворча по поводу мясников из больницы.

– С возвращением, – поздоровалась Линда. – Расслабиться не получилось, да?

– Как это говорится – ни одно доброе дело не остается безнаказанным? Вы отлично поработали в Антарктиде.

– Спасибо. – В ее голосе звучал оттенок горечи. – Мы послали разведданные Оверхольту меньше чем за двадцать четыре часа до того, как аргентинцы объявили об аннексии, так что толку от этого было мало.

– Что нового?

– Никаких контактов с другими станциями на полуострове. Мы считаем, что аргентинцы захватили ученых из других стран и превратят их в человеческий щит для своих нефтяных установок.

Хуан нахмурился.

– Учатся у Саддама.

– Генералиссимус играет грязно.

– Я спросил Оверхольта, есть ли у него в Аргентине контакты, кто мог бы выяснить, где держат Тамару. Он еще не ответил?

– Пока нет. Прости.

Кабрильо еще больше помрачнел.

– Этого никогда бы не случилось, если бы… – Он ничего не выиграет, растравливая себя, поэтому он осекся. Он знаком пригласил Линду войти внутрь. «Орегон» набирал скорость, и палубу начинало продувать.

– Через тридцать часов будем у Буэнос-Айреса. Если повезет, Оверхольт к тому времени что-нибудь сделает.

– Боже, надеюсь. – Хуан взъерошил пятерней волосы. – Мне нужно сжечь немного энергии. Если кому-нибудь понадоблюсь, я в бассейне.

Одна из двух огромных балластных цистерн, с помощью которых Корпорация в зависимости от маскировки поднимала или опускала корпус «Орегона», была выложена маслянистым карраским мрамором и снабжена системой светильников, обеспечивающей искусственный солнечный свет. Бассейн пострадал во время боя с ливийским фрегатом, но мастера, ремонтировавшие его, проделали замечательную работу.

Кабрильо сбросил одежду и привязал к запястьям четырехфунтовые грузы. На большой скорости воды в бассейн заливали немного, и Кабрильо, нырнув, едва погрузился. Он вынырнул и поплыл брассом – так плыть он мог часами.

Вода всегда была его убежищем, именно здесь он мог избавиться от мыслей и расслабиться. Повторяющиеся резкие движения и медленно нарастающее в мышцах жжение для него были подобны медитации.

На следующее утро, после роскошного завтрака в столовой, Хуан заступил на вахту в оперативном центре. Он пришел рано и освободил Эдди Сэна, который дежурил ночью. Эдди благодарно уступил ему место, предварительно рассказав о судах поблизости и об ухудшении погоды. На большом восьмифутовом экране море было видно так, будто Эдди с Хуаном стоят на настоящем мостике в нескольких палубах над ними. В сером небе без солнца громоздились безобразные клубящиеся тучи, а море было черным, как шлак из литейной, только кое-где ветер срывал с гребней волн густую сливочную пену.

Вода то и дело заливала нос и устремлялась в шпигаты. На баке матрос задраивал люк. Он казался маленьким, как ребенок, и бессильным перед непогодой. Хуан с облегчением вздохнул, когда матрос вернулся внутрь корабля.