Книга Русские не сдаются! - Алексей Махров

С огромным удовольствием удовлетворив потребности организма, гордо выхожу наружу, но чудеса на этом не заканчиваются! «Сержанта Миши» уже нет, но любезность сопровождающего не угасла – меня ведут к рукомойнику. И здесь меня дожидаются кусок серого солдатского мыла и свежее вафельное полотенце. Решив не ограничиваться мытьем рук, скидываю гимнастерку и нательную рубаху и моюсь до пояса. Растеревшись жестким, как наждачная бумага, полотенцем, я вдруг отчетливо понимаю: такой сервис явно неспроста!

– Куришь? – окончательно добивает меня автоматчик, достав из мятой коробки и протягивая мне папиросу.

– Нет, спасибо, бросил, – машинально отвечаю я. – Попить бы чего!

Если бы мне сейчас принесли капучино с корицей и взбитой молочной пенкой, я бы уже не удивился! Но «служба сервиса» ограничилась кружкой холодного деревенского кваса. Причем обратно в «узилище» меня не повели, предложили сесть у задней стены дома на бревнышке. Там я и провел, в тепле и уюте, следующие полчаса, наслаждаясь покоем и замечательным прохладным напитком. Нет, явно случилось нечто экстраординарное – не стали бы так «облизывать» обычного подозреваемого в шпионаже.

Не успел я допить квас, как появился Миша и жестом поманил меня за собой. Он вообще немой, что ли? Меня провели через прихожую с лавками, только теперь они пустовали – тыловиков, видимо, уже отпустили, сняв показания. В знакомом «кабинете» сидел бригадный комиссар Лукашин и что-то писал в большом блокноте.

На столе перед ним лежали оба моих трофейных пистолета, «Парабеллум» и «Астра», рядом с ними конверт, в котором немцы передавали мои документы. Ремень с кобурой и нож виднелись на подоконнике. Там же, рядом с окном, стояла «АВС» и горой белого шелка возвышался парашют. И не боится особист, что я дотянусь до оружия? Ах, вот оно в чем дело – пистолеты небоеспособны: рукоятки пусты, патронов нет, да и в винтовке тоже отсутствует магазин.

– Присаживайтесь, гражданин! – не поднимая головы, предложил особист.

Я послушно сел на торчащую посреди комнаты табуретку. Она, кстати, оказалась незакрепленной. Как же так – табуретку легко использовать в качестве оружия! Или они допрашиваемых плотно контролируют?

– Назовите свое полное имя и дату рождения, гражданин! – не глядя на меня, приказал Лукашин.

– Игорь Петрович Глейман. Пятнадцатое ноября тысяча девятьсот двадцать четвертого года, – спокойно ответил я.

– Место рождения?

– Город Москва, роддом номер три имени Надежды Константиновны Крупской.

– Назовите род деятельности.

– Школьник. Средняя школа номер сто семьдесят пять города Москвы.

– Полные имена родителей и их род деятельности? – строча что-то в блокноте, продолжал спрашивать Лукашин.

– Мать – Надежда Васильевна Глейман, в девичестве Петрова. Служащая. Отец – Петр Дмитриевич Глейман, кадровый командир Рабоче-крестьянской Красной армии, подполковник.

При упоминании отца особист все-таки оторвался от писанины и коротко взглянул на меня. Затем захлопнул блокнот и, постучав по его обложке тупым концом карандаша, спросил:

– Где, когда и при каких обстоятельствах вы, Игорь Петрович Глейман, двадцать четвертого года рождения, сын подполковника Рабоче-крестьянской Красной армии и служащей, продали Родину?

Мне показалось, что в словах особиста промелькнула… насмешка? Или у них действительно принято было, как в современных мне рассказах-страшилках про «кровавую гэбню», прямо вот так, в лоб, задавать такие дурацкие вопросы?

– Вам с самого начала всё рассказать? Это довольно длинная история…

– Ну, про твои подвиги до сегодняшнего полудня мне уже поведали! – усмехнулся бригкомиссар. – И про то, как ты тащил из окружения пять десятков ребятишек, и про то, как разведчикам мехкорпуса помог вражеский заслон у переезда сбить, и про сбитый самолет, и про немецких диверсантов. И даже про резню, которую ты в Татариновке устроил.

А вот про то, что я пришелец из будущего, ты даже не догадываешься, товарищ особист!

– Про тебя статья в «Комсомольской правде» вышла! – удивил меня Лукашин. – Там, правда, не все твои подвиги описаны – товарищ Гайдар, видимо, не успевает за тобой записывать. Так что с тобой делать, герой?

– Как это что? Понять и простить!

Особист весело рассмеялся. Повезло мне – мужик с чувством юмора попался. Что на его должности как-то странно… Впрочем, мне в «прежней» жизни несколько раз доводилось общаться с «контриками». По службе и в неформальной обстановке, за накрытым столом. Так один знакомый «молчи-молчи» на работе изображал этакого солдафона, говорящего исключительно на «русском командном», на самом деле являясь весьма тонким, душевным человеком, любителем джазовой музыки и знатоком любовной лирики Мицкевича.

– Это ты здорово сказал! Надо фразочку запомнить! – проржавшись, заявил особист. – Как ты уже, наверное, догадался, в шпионаже мы тебя не подозреваем. Мне эта история с захватом страшного диверсанта-парашютиста сразу странной показалась. Еще там, у штаба полка… И когда я начал по одному допрашивать этих горе-вояк, так и вообще… Ты ведь их всех спокойно мог прямо на пшеничном поле положить или по дороге – у тебя пистолет заряженный в кармане был. Поэтому я сделал несколько телефонных звонков. В том числе и в Республиканское Управление госбезопасности, куда ты, судя по предписанию, направлялся. Ты не представляешь, как там обрадовались, что ты нашелся! Попросили обиходить, обещали выслать за тобой машину.

Так вот в чем причина «высокой степени обслуживания»! А мне что только в голову ни приходило! Но, вообще, конечно, приятно, что меня так ценят. Значит, готовить в спецшколе будут к таким интересным делам, что… вероятность выживания на задании, пожалуй, достигнет околонулевой отметки.

– Тебе покормили, дали оправиться и умыться?

– Да, спасибо! Всё было организовано по высшему разряду! – поблагодарил я.

– Жаль, что нет времени баньку истопить! – вздохнул Лукашин. – Нет ничего лучше баньки по-черному! Тут такая есть, а Миша просто виртуоз пара и веника. Но ее пока протопишь… это часа три-четыре. А за тобой уже скоро приедут.

– Увы, придется поверить на слово – действительно не успеем, – тоже вздохнул я. – Да, сходить попариться с веничком в хорошую баньку – то, что мне сейчас нужно! Крайний раз мылся три дня назад. Собственно, и не мылся толком – санитарка в госпитале губкой обтерла, когда я после контузии даже встать не мог. Эх, Гавриловна…

– Что – Гавриловна? – встрепенулся особист.

– Санитарку пожилую так звали. Хорошая была женщина…

– Была?

– Убили ее, – с горечью сказал я. – Госпиталь разбомбили, а потом еще и диверсанты напали. Парень один… лейтенант… со мной в одной палате лежал – накрыл собой гранату, которую к нам немцы кинули. Спас меня.

Вспоминать было тяжело. На глазах непроизвольно появились слезы. Я отвернулся в сторону, но Лукашин правильно понял мое состояние: