Книга Война за империю - Евгений Белаш

И четвертый…

В подвале не было ни стола, ни стульев, только ящики и несколько пустых бочонков, рассохшихся, как глотка пьянчуги к концу дня воздержания. Питера после короткого, но дотошного обыска посадили на один из них, а напротив сел очень интересный человек, четвертый в компании.

Он был уже не молод, но в то же время высок и жилист, ни грана стариковской медлительности или сутулости. Немного старомоден в одежде, будто застрял в начале двадцатых — только сорочки с высоким стоячим воротником не хватает. Подстрижен коротко, но не как военный, с аккуратным пробором. И взгляд… очень внимательный, оценивающий взгляд синих, как утреннее небо, глаз. Человек смотрел на американца с доброжелательным интересом естествоиспытателя, готового наколоть на булавку нового жука.

— Мое почтение, — сказал, наконец, четвертый. В его словах не было ни следа ирландского акцента, впрочем, как и любого другого — безликая, чисто литературная речь. Неудивительно, учитывая, что синеглазый 'естествоиспытатель' некогда был одним из лучших лингвистов мира. Пока однажды решительно не порвал с мирной жизнью, во многом под впечатлением от гибели брата, не вернувшего с Великой войны.

— Добрый… вечер, — Шейн хотел сказать 'день', но подумал, что это не совсем уместно.

Ни единого звука не проникало сквозь толстые стены из красного кирпича. Внутри же подвала лишь капала вода, тихонько потрескивали свечи и звучали два человеческих голоса.

— Вы долго и последовательно добивались встречи со мной, — задумчиво проговорил 'энтомолог'. — Видимо, мой юный друг, вы пренебрегаете сентенцией 'не желай, а то сбудется'. Что ж, ваше желание осуществилось. Говорите.

— Ангус Галлоуэй, если не ошибаюсь, — Шейн решил, что уместный обходной маневр не помешает.

— Да, это я, — без рисовки и позерства согласился один из лидеров радикального ирландского подполья.

— Позвольте спросить, почему Глазго?

— Я наполовину шотландец, впрочем, вам это наверняка известно. Мы с покойным братом Патриком были сводными братьями — один отец, разные матери. И хотя Галлоуэи издавна были всей душой преданы священному делу освобождения Ирландии, шотландская земля так же близка моему сердцу.

— Я полагаю, вы уже составили представление о том, кто послал меня, — Шейн счел, что пора приступить к делу, но опять же, не сразу, в лоб, а аккуратным обходом.

— Я составил представление о том, кого вы хотели бы представлять в моих глазах, — ответил Ангус, и от его безмятежного, очень добродушного тона Питера бросило в холод. Больно уж не вязались внешний облик и прекрасно поставленная речь ирландца с антуражем подвала.

— Но пока это лишь слова, — завершил мысль Галлоуэй. — Им требуется достойное подтверждение.

— Я потратил немало времени, чтобы связаться с вами и думал, что рекомендации достаточно весомы, — заметил Шейн как можно более нейтрально.

— В наши дни рекомендации стоят весьма недорого, — с некоторой долей философии откликнулся Ангус. — Увы, я материалист в том смысле, который вкладывают в это понятие марксисты. Я верю только тому, в чем удостоверился сам. Рекомендации позволили вам войти сюда, но чтобы выйти, понадобится нечто большее.

— Тогда, с вашего позволения, я бы перешел к делу, только вот… — Шейн поморщился. — Вещи, о которых пойдет речь, слишком… конфиденциальны. Прошу простить, но здесь слишком много ушей.

— Да, вероятно, — задумчиво протянул Ангус и неожиданно, без паузы и перехода приказал:

— Скажите 'феномен'.

— Что? — не понял Шейн.

— Я попросил вас сказать слово 'феномен', - терпеливо повторил Галлоуэй. Он не сделал ни единого движения, даже не подмигнул, только поджал бледные губы. Но на плечи Шейну сразу легли мощные крепкие ладони громил за спиной, человек с пистолетом тоже придвинулся ближе.

— Феномен, — послушно выговорил Питер, отчаянно гадая, что бы это могло значить.

— Вознаграждение, — дал новое задание ирландец. Шейн повторил и сразу же получил новое указание.

— Этническая принадлежность.

— Тезаурус… Философский… Вызывающий…

Шейн повторил все указанное, стараясь выговаривать слова как можно тщательнее и, когда Галлоуэй сделал паузу, американец с плохо скрытым раздражением осведомился:

— Достаточно?

— Более чем, — спокойно промолвил Ангус. — Видите ли, друг мой… Означенные слова относятся к одним из самых сложных в английском языке, как в написании, так и в произношении. Как вы наверняка помните, я посвятил немалую часть своей жизни изучению языков во всем их многообразии. И сейчас меня интересовало не что вы говорите, а как вы это произносите.

Тяжелая хватка людей за спиной усилилась, Шейна буквально прижали к бочонку. Теперь он при всем желании не мог бы встать.

— Не пойму, к чему это, — Питер скорчил недовольную физиономию, стараясь побороть леденящий страх. — Но если опасаетесь, я могу написать то, что нужно, вы прочтете хоть сейчас, без посторонних глаз.

Шейн осторожно, без резких движений полез в карман и достал блокнот с карандашом. Все остальное, включая перочинный нож, у него забрали при обыске.

— Спасибо, не стоит, — мягко, с ноткой легкой печали в голосе отказался Ангус. — Это уже лишнее и ненужное.

— Объясните, — Шейн не раз оказывался на краю гибели, но такого в его практике еще не было. Подвал, похожий на склеп, доброжелательный, очень вежливый собеседник, который, похоже, уже приговорил Питера к смерти непонятно за что… Напутствие отца и рекомендация не связываться с европами вспомнились вновь, особенно остро.

— Видите ли, любой иностранный язык накладывается поверх базового, впитанного с младенчества. Это выражается и в конструировании фраз, и в манипуляциях голосового аппарата. Сколько бы не старался ученик, полного замещения не произойдет никогда. Ваш американский…

На последнем слове Ангус Галлоуэй усмехнулся.

— То есть американизированный вариант английского — очень хорош. Но я лингвист и ясно вижу, что этот язык для вас не родной. И мы ведь оба знаем, каким наречием вы пользовались по меньшей мере первые пять или шесть лет своей жизни, не так ли?

— Я родился не в Штатах, — сквозь зубы проговорил Шейн. — Могу рассказать вам историю своей жизни, если пожелаете.

— Не пожелаю, — вздохнул Ангус, и в этих словах Шейн прочитал свой приговор.

— Вы пожалеете об этом, — Питер враз охрип. — Те, кто послал меня, будут недовольны. А вы потеряете ценную возможность.

— Друг мой, это наивно, — снисходительно сказал Ангус, поднимаясь с бочонка и стряхивая со штанин невидимые пылинки. — Если вы не лазутчик, то ваше имя будет вписано в соответствующий мартиролог 'Dulce et decorum est', а руководители пришлют нового эмиссара, который вызовет больше доверия. Утешьтесь тем, что вы умрете за отчизну. Если же нет, вы не первый и не последний, кто пришел по мою душу.