Книга Заговор Горбачева и Ельцина. Кто стоял за хозяевами Кремля? - Александр Костин

Однако следует обратить внимание на заключительную фразу письма: «Думаю, у меня не будет необходимости обращаться непосредственно к Пленуму ЦК КПСС». Для понимания дальнейших событий, которые будут развиваться вокруг «неординарного» поступка Ельцина, эта фраза будет иметь ключевое значение. Как это не будет необходимости? С таких должностей без решения Пленума не снимают. Значит проговорился Ельцин! Обсуждали они с Горбачевым все до мелочей, в том числе и его предстоящий демарш на Октябрьском Пленуме ЦК КПСС. А как же без этого сенсационного обращения к участникам Пленума можно удовлетворить его просьбу об отставке? Надо полагать так, что вдруг на Пленуме встает М. С. Горбачев и зачитывает письмо Ельцина с просьбой об отставке. Все внимательно слушают и единогласно голосуют «за». Так не бывает. Значит сценарий Пленума, равно как и дальнейшие мероприятия по освобождению Ельцина от занимаемой должности и выводу его из кандидатов в члены Политбюро были тщательно проработаны и дальнейшие события, последовавшие за изгнанием Ельцина с политического Олимпа, это с высокой степенью достоверности подтверждают.

Что же случилось на самом деле на третьем году перестройки? Почему потребовались столь неординарные пути для ускорения процесса реформ? Все довольно просто. Никаких реальных сдвигов в сторону смены политического строя, то есть по пути «преобразования» мирным путем социалистической системы в капиталистическую, что являлось сутью, внутренним содержанием, если хотите — философией перестройки, сделано не было. Эволюционный путь «перерастания» «развитого социализма» в либеральный капитализм, или хотя бы в его первую стадию, которая, согласно учению Маркса, называлась «первоначальное накопление капитала», показал свою бесперспективность. Нужна была революция, вернее, контрреволюция, а это уже посерьезнее благостных рассуждений М. Горбачева об ускорении, гласности, плюрализме и тому подобных завиральных идей, с которыми он изрядно поднадоел всем буквально: партийной элите, рядовым коммунистом, которые вообще не могли взять в толк, куда он клонит, советскому народу, наконец.

Партийная элита упрекала М. Горбачева и его соратников, прежде всего А. Яковлева, в том, что они ввязались в столь серьезное реформирование экономической и политической жизни страны, не имея на это ни четкого (если ни никакого) плана, ни сколько-нибудь вразумительной цели. Именно об этом постоянно талдычил Б. Ельцин, пока не наступил сговор между ним и Горбачевым, когда ему толком разъяснили, что цель-то есть, а вот с планом перестройки дело обстоит действительно так — плана не было. Да и быть не могло, и вот почему. Впрочем, лучше пусть об этом скажет главный идеолог перестройки, главный ее теоретик — Александр Яковлев.

Много позже описываемых событий, уже после контрреволюционного переворота 1991 года, Александр Яковлев дал обстоятельное интервью корреспонденту Литературной газеты, где «проскочил» следующий фрагмент:

«Корреспондент «Литературной газеты» Олег Мориз (далее — О. М.): В последние десять лет в стране произошли радикальные перемены: пользуясь классической терминологией, можно констатировать замену социализма капитализмом. Ни о чем таком Горбачев, как известно, не помышлял. Он хотел всего лишь улучшить, модернизировать социализм. А Вы тогда понимали, что улучшением социализма проблему не решить? Вы ведь были близким соратником Горбачева?

Александр Яковлев (далее — А. Я.): — Отвечу как на духу. Да, в самом начале перестройки я тоже придерживался позиции совершенствования социализма. И я думаю, что эта позиция была в то время объективно оправдана. Представьте себе, что мы в 1985 году сказали бы, что надо переходить на другой общественный строй? Ведь вот сейчас все нас обвиняют, что у нас не было плана? Какой план? Давайте вместо социализма учредим другой строй? Где бы мы оказались? Самое ближнее — в Магадане. И то не довезли бы…

О. М.: — Вслух говорить, конечно не стоило. Я имею ввиду то, что было в мыслях…

А. Я.: — И в мыслях… Я уверен, что все более или менее здравомыслящие люди были сосредоточены тогда на тех безобразиях, которые творились. Казалось: вот если эти безобразия убрать— прекратить политические репрессии, предоставить людям полноту информации, перестать бояться людей, ликвидировать номенклатуру как класс, стоящий над людьми, поэтапно ввести выборность, — неизбежно к власти придут честные люди. Вот и у меня была такая иллюзия, которая разлетелась потом в пух и прах. К власти пришли как раз демагоги. Я ошибся. Каюсь. Как-то я лучше думал о наших избирателях, которые должны разбираться, за кого голосуют. Оказывается, рюмку если налили — вот он и голосует «за кого надо». Вы правы: все эти разговоры о демократии ему «до лампочки». Да и вообще, как известно, многие наши беды от пьянства. Потеть он не хочет, а пить хочет. А пьяного труда не бывает. Не придумала его природа. Вот если на стакан пота будет приходиться капля водки — это и будет Страна, богатая и населенная богатыми людьми. А сейчас пока обратное соотношение этих жидкостей.

О. М.: — Вы были преуспевающим партийным чиновником: достигли в партийной карьере потолка — поста члена Политбюро ЦК КПСС. Вступление на путь реформ лично для вас означало выступление против всемогущего партийного аппарата и, соответственно, дикую ненависть со стороны партийного чиновничества, травлю, потоки клеветы, угроз. Кстати, накануне той нашей десятилетней давности беседы пришло сообщение, что Бюро президиума ЦК КПСС выступило с предложением исключить вас из партии. То есть фактически к моменту нашей встречи вы уже расстались с партбилетом. Что побудило вас сменить спокойную, благополучную жизнь на жизнь, полную катаклизмов и стрессов? Когда именно возникло такое желание?

А. Я.: — Никакого конкретного момента не было. Я весь свой путь к прозрению описал в мемуарах[188]. Все начинается с такого философского состояния, как сомнение. Но сомнения по частностям — в справедливости того или иного действия, в правильности поведения того или иного лица, в искренности речи того или иного кремлевского вождя… Ведь я участвовал в написании этих речей. И все мы прекрасно понимали, что многое из написанного — чушь собачья. Но понимали не только мы. Все большее число людей начинало осознавать, что мы живем тройной жизнью: думаем одно, говорим другое, а поступаем иначе… Трудность заключалась в том, как перевести эти сомнения и возрастающий протест в практические действия.

В свое время я симпатизировал диссидентам. Началось это с «Нового мира», с борьбы с «Октябрем», с «Молодой гвардией», с «Советской Россией», когда ее возглавлял еще Московский… И я понял, что диссиденты ничего сделать не смогут. Более того, КГБ начал подгребать их под свое крыло. Вербовать. Запускать в диссидентскую среду своих агентов. Многих я знаю. Потом узнал. Кто есть кто. В конце концов я пришел к одному выводу: этот дикий строй можно взорвать только изнутри, используя его тоталитарную пружину — партию. Используя такие факторы, как дисциплина и воспитанное годами доверие к Генеральному секретарю, к Политбюро: раз Генеральный говорит так, значит — так оно и есть. Кроме того, в момент прихода Горбачева на высший партийный пост мы использовали то обстоятельство, что все партийные вожди начали свою деятельность с широковещательных заявлений — о свободе (в социалистическом понимании, разумеется), о социалистической демократии, о том, что у нас самая высокая культура, самая хорошая жизнь, и если бы не эти проклятые империалисты, вообще все было бы прекрасно… Так вот мы со всего этого начали.