Книга Железный Шурик - Леонид Млечин

Рокоссовский был настроен решительно:

— Я как гражданин Советского Союза считаю, что нужно принять резкие меры против антисоветских сил, которые пробиваются к руководству.

Встал Гомулка и обратился к Хрущеву:

— Товарищ Хрущев, на Варшаву движется русская танковая дивизия. Я очень прошу вас дать приказ не вводить ее в город. Вообще было бы лучше, если она не приблизится к Варшаве, потому что я боюсь, что произойдет нечто непоправимое.

Гомулка говорил очень резко. У него даже пена на губах появилась. Хрущев пытался все отрицать.

Но Гомулка получал информацию от министра внутренних дел, который знал о передвижении советских войск. Командующий военно-воздушными силами польской армии генерал Фрей-Белецкий и командующий флотом контр-адмирал Вишневский отдали приказ оказать советским войскам сопротивление.

Председатель Госсовета Польши Александр Завадский сказал советским товарищам, что варшавские рабочие готовы сражаться против советских войск, что некоторые заводы вооружаются, рабочих поднимает варшавский горком и главное правление Союза молодежи, а оружие раздает министр внутренних дел.

Гомулка опять взял слово, и его речь произвела впечатление на Никиту Сергеевича:

— Товарищ Хрущев, прошу вас остановить движение советских войск. Вы думаете, что только вы нуждаетесь в дружбе с польским народом? Я как поляк и коммунист клянусь, что Польша больше нуждается в дружбе с русскими, чем русские в дружбе с поляками. Разве мы не понимаем, что без вас мы не сможем просуществовать как независимое государство? Все у нас будет в порядке. Но если советские войска войдут в Варшаву, контролировать события будет сверхтрудно.

Хрущев предложил объявить перерыв. Советская делегация собралась отдельно, позвали еще и Рокоссовского. Хрущев был склонен поверить Гомулке. Маршал Конев получил приказ остановить движение войск.

«Потом, — вспоминал Хрущев, — мы объясняли полякам, что наши войска вообще не двигались к Варшаве, а проводили военный маневр, по выполнении которого остановились в пункте, назначенном согласно плану маневров. Конечно, никто не не поверил нашим объяснениям, но все были довольны, что войска остановились»

Хрущев увидел, что лучше не вмешиваться. Владислава Гомулку избрали первым секретарем Центрального комитета Польской объединенной рабочей партии вопреки воле Москвы.

Гомулка оставался у власти четырнадцать лет. В декабре семидесятого его сняли со всех постов после забастовок рабочих. В феврале семьдесят первого вновь исключили из партии…

Маршал Рокоссовский был выведен из политбюро польской объединенной рабочей партии, он потерял пост министра.

Гомулка объяснил Хрущеву:

— Поймите, при современном положении вещей у нас нет доверия к Рокоссовскому. Лучше бы ему вернуться в Советский Союз.

Константин Константинович вернулся в Москву с горестными словами:

— В России меня всегда считали поляком, а в Польше я оказался русским.

Хрущев сказал членам президиума ЦК КПСС:

— Учитывая обстановку в Польше, следует отказаться от вооруженного вмешательства. Проявить терпимость.

Все согласились с первым секретарем.

20 октября, по просьбе польского руководства на президиуме ЦК решили отозвать из Польши всех советников КГБ.

Хрущев быстро расположился к Гомулке.

«К моему изумлению, — рассказывал Хрущев, — Гомулка резко возражал против предложения о выводе наших войск, сделанного в 1957 году, и стал доказывать необходимость и полезность их пребывания на территории Польши.

Я был удивлен. Ведь помнил, как поляки поносили нас в 1956 году, когда всех собак вешали на Советский Союз, называли нас оккупантами, кричали: «Русские, убирайтесь домой!» — и потребовали, чтобы Рокоссовский был отозван…

А теперь тот же Гомулка не хочет и слышать о выводе советских войск из Польши. Пребывание наших войск на территории Польши не вызывалось военной необходимостью, а содержание их обходилось нам очень дорого. Я выяснил, что мы очень много платим в бюджет тех государств, в которых находятся наши войска. Вот почему Гомулка возражал: в интересах польского бюджета. Польше экономически выгодно получать от нас валюту за пребывание там советских войск. А мне он заявил:

— Тут политика, а политические выгоды не измеряются количеством материальных затрат».

Во время одного из приездов Гомулки в Москву, они хорошо посидели с Хрущевым. Они должны были вместе выступать на митинге советско-польской дружбы. Вдруг Хрущев неожиданно предложил рассказать правду о Катыни. И вроде бы Гомулка отказался:

— Это слишком трагическое событие для нас, чтобы говорить о нем на митинге. А документы у вас есть? Вы готовы ответить на вопросы семей, где тела остальных исчезнувших поляков? Нет, не с митинга надо начинать.

Хрущев был человеком настроения, импульсивным и в такие минуты был способен на многое. Но когда Гомулка в следующий раз завел разговор о Катыни, уже Никита Сергеевич отказался возвращаться к этой теме:

— Вы хотели видеть документы. Нет документов. Надо было просто сказать народу правду, как я предлагал…

Документы были, и Хрущев об этом знал. По его поручению этим занялся председатель КГБ Александр Шелепин. Третьего марта пятьдесят девятого года он представил Хрущеву написанное от руки предложение уничтожить учетные дела расстрелянных польских офицеров.

Для советских органов, доложил Шелепин, они «не представляют ни оперативного интереса, ни исторической ценности. Вряд ли они могут представлять действительный интерес для наших польских друзей. Наоборот, какая-либо непредвиденная случайность может привести к расконспирации проведенной операции со всеми нежелательными для нашего государства последствиями. Тем более, что в отношении расстрелянных в Катынском лесу существует официальная версия.

Для исполнения могущих быть запросов по линии ЦК КПСС или советского правительства можно оставить протоколы заседаний тройки НКВД СССР, которая осудила указанных лиц к расстрелу, и акты о приведении в исполнение решения троек.

Эти документы незначительны и хранить их можно в особой папке».

Основные документы были уничтожены, а оставшиеся, включая записку Берии, решение политбюро о расстреле от пятого марта сорокового года и письмо самого Шелепина, хранились в запечатанном пакете в личном сейфе заведующего общим отделом ЦК КПСС Константина Устиновича Черненко. Получив повышение, он передал пакет в VI сектор общего отдела, который ведал архивом политбюро. Эти документы показывали Андропову и Горбачеву, когда они становились генеральными секретарями.

Но Горбачев и в разгар перестройки делал вид, что ничего не знает. Он вручил запечатанный пакет с катынскими документами Ельцину в декабре девяносто первого года, когда происходила официальная передача власти. И только Ельцин распорядился предать документы гласности.