Книга Красная Орхидея - Линда Ла Плант

— Он вас ожидает? — спросила она приятным голосом.

— Нет, но я знаю, что он дома.

Женщина кивнула и отступила назад, чтобы раскрыть дверь шире:

— Я скажу ему, что вы здесь. Сюда, пожалуйста.

Детективы прошли вслед за ней в темный, обшитый дубовыми панелями и увешанный картинами просторный коридор с желтоватым кессонированным потолком. Недалеко от входа стояли полные латы со шлемом, причем правая рука доспеха покоилась на огромной стойке для зонтиков, в которой виднелось много больших черных зонтов и несколько ярких — для гольфа. Над ними нависал массивный железный канделябр, а на дубовом столе лежали стопки книг и стояла широкая ваза со свежими цветами.

Их провели в гостиную — с низким потолком и широкими, натертыми до блеска деревянными половицами. По всей огромной комнате лежали дорогие персидские шелковые ковры. Темно-красные бархатные диваны и кресла были для удобства размещены вокруг обложенного кирпичом очага, в котором ждали своего часа аккуратно сложенные поленья. И снова вокруг было изобилие написанных маслом картин, а на рояле стояло множество фотографий в серебряных рамках. Ленгтон пошел было взглянуть на них, но, заслышав шаги, вернулся обратно.

Все трое прислушались к тому, как экономка обращается к кому-то за дверью.

— Звонила нам, во всяком случае, не она, — тихо отметила Анна. — У той женщины голос куда моложе и выговор правильный.

Она умолкла — в гостиную вошел Эдвард Виккенгем. Высокий — больше шести футов ростом, он казался очень ладным в своих джодпурах[9], в ботинках и свитере бутылочного цвета. Волосы у него были темные, как и глаза, а щеки румяные.

— Я Эдвард Виккенгем. Вы хотели меня видеть?

У него был глубокий аристократический голос. Он посмотрел сперва на Ленгтона, затем на Льюиса.

— Вообще-то, мы хотели видеть вашего отца. Он дома?

— Да, где-то дома. Вы не насчет этих проклятых денег за проезд платной зоны? Быть того не может! В смысле, я ж сказал, что оплачу штраф, и теперь каждый день мне кажется, что придет очередное письмо, сообщающее, что он возрос вдвое.

— Мы не по поводу проезда платной зоны. Я старший детектив-инспектор Джеймс Ленгтон. — Далее он отрекомендовал Тревис и Льюиса.

— А зачем вам нужно видеть моего отца?

— По личному делу, сэр. Не будете ли так любезны позвать его сюда?

— Если честно, я не знаю точно, где он. Он может быть в конюшне. — Мгновение поколебавшись, он резко развернулся и вышел из комнаты.

Ленгтон повернулся к Тревис и сказал тихо:

— Итак, он темноволосый, и все вроде показывает на него. Что ты об этом думаешь? Может это быть он?

Анна пожала плечами. Она глядела на подборку семейных снимков, выстроившуюся, точно для процедуры опознания, на крышке рояля. На бессчетных фотографиях, помещенных в серебряные рамки, красовались детишки, лошади и пони, много разных женщин, но ни на одной не было того мужчины, с которым они приехали побеседовать.

Ленгтон подошел к ней сбоку:

— Нет только высокого, темноволосого, симпатичного, крючконосого, средних лет… — Он умолк, услышав, как открылась и закрылась дверь в коридор.

Они подождали, но пришедший, кто бы это ни был, в гостиную так и не зашел. Прошло еще пять минут, прежде чем появился Эдвард Виккенгем:

— Я послал ему на пейджер сообщение, но он, наверно, выезжает коня. Не угодно ли кофе?

— Нет, спасибо. Может быть, вы проводите нас к конюшне?

Он замешкался, взглянул на часы:

— Могу и проводить, но, как я уже сказал, я не уверен, что он еще там.

— Так почему бы нам не пойти и не посмотреть? — упрямо сказал Ленгтон.

Эдвард Виккенгем открыл ведущую на кухню дубовую дверь с заклепками и улыбнулся, извиняясь:

— Здесь небольшой беспорядок, но это наикратчайший путь — через кухню мы пройдем к задней двери.

Кухня была огромная, с двумя чугунными плитами «Ага», с широким столом из сосны и такими же стульями. Утварь из нержавейки сверкала чистотой, в шкафчиках со стеклянными дверцами виднелась фарфоровая посуда. Уже знакомая детективам экономка, чистившая над раковиной картошку, улыбнулась, когда они друг за другом прошли мимо нее. Они попали в узкий коридорчик, ведущий в прачечную комнату слева, затем подошли к другой, обитой, двери с целым рядом резиновых сапог, выстроившихся под старыми дождевиками, висящими на крючках.

Задний двор был окружен очень высокой стеной и еще хранил остатки булыжного мощения шестнадцатого века. Ворота в конце его были выкрашены зеленой краской. Эдвард Виккенгем отодвинул тяжелые засовы, чтобы открыть створки:

— Мы могли бы пройти и вокруг дома. Но этот путь намного короче, хотя, с другой стороны, здесь может оказаться больше грязи. В последнее время была плохая погода. — Он сделал знак следовать за ним.

Вскоре они подошли к большому амбару, до самой крыши увитому плющом. Перед ним праздно стояли древние повозки и разные ржавые механизмы. Эдвард Виккенгем помедлил:

— Давайте-ка посмотрю, не здесь ли он. Минуточку.

Виккенгем вошел внутрь, оставив дверь открытой. Внутри помещения оказался бассейн с выдвижным защитным экраном на электрическом приводе. За ним виднелись ступеньки, ведущие в спортзал с ультрасовременным оборудованием и зеркалами во всю стену, с душевыми и раздевалками, ныне пустовавшими.

— Тут его нет. Будем надеяться, он в конюшне, — сказал Эдвард, закрыв за собой дверь, и проверил пейджер.

Вслед за Виккенгемом-младшим они обогнули амбар, пройдя через другие ворота, которые вели к большой конюшне со стойлами не меньше чем на десяток лошадей. Заняты были лишь три из них. Двое мужчин убирали дворик, поливая его из шлангов.

— Отец здесь? — обратился к ним Эдвард.

Те помотали головой.

— Сожалею, я даже не представляю, где он может быть. Разве что… — Он обернулся к одному из конюхов. — А он не на болотах Бермарш?

— Возможно, сэр. Он выезжал сперва в загоне, потом мог отправиться в леса.

Виккенгем махнул ему в знак благодарности и поглядел на часы:

— Он вас ожидал?

— Нет, не ожидал. — Ленгтон уже начал раздражаться.

— Боюсь, мне надо ехать. Вернусь я поздно, так что предлагаю пройти обратно в дом.

— Давайте посмотрим на паддоке[10], — предложил Ленгтон.

Дорогу всю развезло, и им приходилось обходить глубокие лужи, следуя за Эдвардом Виккенгемом, который с явным недовольством вышагивал впереди.