Книга Гадальщик на камешках - Мирча Элиаде

— Что с вами? Разве я не сказал вам, что мы все едем в Балчик?

Эмануэль замотал головой.

— Это невозможно! — сказал он. — У меня снята комната в Мовиле. И мне остается прожить там неделю. А затем — в Бухарест и за дела…

Оба его собеседника вдруг рассмеялись. Толстомордик смеялся негромко, почти бесшумно, слегка прикрыв глаза, а Алессандрини, казалось, сотрясал глубокий внутренний рокот, пока он не захлебнулся от смеха и не стал кашлять.

— Вы просто-напросто изумительны! — наконец с трудом выдавил он из себя.

И тыльной стороной ладони принялся вытирать слезы. В этот момент бармен принес кофе. Алессандрини схватил с подноса стакан с водой и стал пить.

— Да, — сказал Толстомордик, опустив глаза, — он и вправду изумительный. Это самое сказала и Царица.

Эмануэль, красный от волнения, незаметно для себя мял пальцами пачку сигарет.

— Я не понимаю, что вы хотите сказать, — произнес он медленно и раздельно.

— Ваше превосходительство! — вскричал Алессандрини с неожиданным энтузиазмом. — Это просто-напросто изумительная женщина! Вы непременно должны с ней познакомиться.

— От души сожалею, — сказал Эмануэль, — но днем я должен быть в Мовиле.

Алессандрини внезапно повернулся к Толстомордику.

— Это все из-за Адины, — сказал он. — Так что, в конечном счете, Адина, возможно, и права…

Толстомордик опять улыбнулся и принялся пить кофе.

— Что касается меня, — сказал он, не поднимая глаз, — то я думаю, Адина вольна принять любое угодное ей решение. То, что было в прошлом, меня не интересует.

Эмануэль снова пытался рассмеяться.

— Ее зовут не Адиной, — важно произнес Толстомордик. — Адиной зовем ее мы, друзья. Так назвал ее как-то раз Джиб. И с тех пор за ней осталось имя Адина.

— Он перепутал ее с Адрианой, — вмешался Алессандрини.

— Да. Он спутал ее с Царицей. А они совсем не похожи.

Эмануэль продолжал стоять, облизывая губы, глядя то на одного, то на другого.

— Но ей пришлось по душе это имя, — продолжал Толстомордик, — и она так и осталась Адиной.

В этот момент Алессандрини вдруг поднял кверху обе руки.

— Подождите! Подождите! — крикнул он, обращаясь к кому-то, кто собирался войти. — Не входите все, потому что я еще не закончил!

Эмануэль побледнел и в тревоге обернулся к двери. Молодой человек, светловолосый и веснушчатый, направлялся к их столику. Одет он был небрежно, словно собирался идти на пляж.

— Царица прислала меня сказать вам, что мы сделаем остановку в Мовиле, — сообщил он, подходя.

Потом повернулся к Эмануэлю, посмотрел на него с любопытством и улыбнулся.

— Это Ионицэ, — быстро объяснил Алессандрини. — Талантливый художник.

Эмануэль взял протянутую над столом руку и рассеянно пожал ее.

— Я не думал, что он такой, — заговорил Ионицэ. — Я думал, он ниже ростом. И более нервный, — добавил он, смерив его взглядом.

— Это все влияние Царицы, — сказал Толстомордик. — То, как она обрисовала его сегодня ночью…

— Нет, — возразил Ионицэ, не отрывая глаз от лица Эмануэля. — Я руководствовался описанием Адины.

Он подвинул стул и сел.

— Вы ему все рассказали? — спросил он.

— У нас не было времени, — ответил Алессандрини. — Он приехал недавно, часов в пять.

— Царица настаивает, чтобы вы рассказали ему, как он пытался бежать, прыгнув в воду и поплыв к берегу.

Алессандрини и Толстомордик многозначительно переглянулись, и лица у них осветились словно одной и той же улыбкой.

— Это было самое интересное, — прошептал Толстомордик, прикрыв глаза. — Расскажите вы, сударь.

— Ах, нет! — возразил Алессандрини и покачал головой. — Я что-то устал. И я не мастер рассказывать.

— Он договорился с Толстомордиком подвести яхту как можно ближе к берегу, — сталрассказывать Ионицэ, — и вот — поцелуй, несколько слов: «Прощай! И никогда ты не узнаешь, как я тебя любил!..» — а потом бултых в воду…

Ионицэ засмеялся, придя в хорошее расположение духа, и опять поглядел на Эмануэля.

— Но то, что случилось потом, было еще лучше, — вмешался Алессандрини. — Потому что, проплыв около километра, он устал, попытался лечь на спину, и, когда вода вошла ему в рот и нос, он испугался и принялся звать на помощь.

— Счастье, что вслед за ним прыгнула Царица и все время плыла позади, невидимая, готовая помочь.

Толстомордик с несколько виноватым видом посмотрел на Эмануэля.

— Действительно, это было самое интересное, — сказал он. — Жаль, что Адине не удалось послушать…

— Ах, нет! — воскликнул Ионицэ. — Если бы и Адина была там, Царица не посмела бы вмешаться. Адина считает, что он очень хорошо плавает. А для хорошего пловца один или два километра — сущий пустяк. Если бы и Адина была там, Царица не осмелилась бы сказать, что, проплыв километр, он устал и принялся звать на помощь.

— Позволь, — перебил его Алессандрини, — но ведь Адриана объяснила нам, что он был очень утомлен, и была права. Посмотрите, как он сейчас выглядит, а ведь еще и шести нет. А несколько часов тому назад? Вспомните рассказ Арианы о том, как он гулял в Мовиле по молу, под дождем, а потом здесь, по набережной, куря сигарету за сигаретой. Он выглядел очень усталым.

Эмануэль слушал их, старясь делать вид, что это к нему не относится, но краска заливала его лицо.

— О ком вы говорите? — спросил он резким, пронзительным голосом.

— Ну, вы словно не понимаете! — воскликнул Алессандрини. — О ком еще мы можем говорить?..

— Нам поведала сегодня ночью Царица, что произойдет дальше, — пояснил Толстомордик. — Как вы приедете сюда, найдете всех нас и в конце концов позволите убедить себя ехать с нами на яхте в Балчик.

— Это немыслимо! — перебил его Эмануэль. — Алессапдршш может подтвердить, что ни при каких обстоятельствах я не позволил бы себя убедить…

— Сразу видно, что вы ее не знаете! — воскликнул Алессандрини.

— Ну конечно не знает, — подтвердил Ионицэ.

— В любом случае вы бы поехали вместе с нами на яхте, — продолжал Толстомордик. — Но чувство долга и особенно страх перед Царицей…

— Я вам в последний раз повторяю, — произнес Эмануэль прерывающимся от волнения голосом.

— Прошу вас, не прерывайте его! — воскликнул Алессандрини, хватая Эмануэля за руку.

— Ты плохо рассказываешь, — вмешался Ионицэ. — Ты забыл самое важное: как он сидел на яхте в купальном костюме, — который ему одолжили вы, сударь, — пояснил он, обращаясь к Алессандрини, — дрожа от холода, но не решаясь пошевелиться, потому что Царица обнимала его за плечи и что-то шептала…