Книга Жена русского пирата - Лариса Шкатула

— Крутько арестована! — чуть ли не по слогам произнес директор, и опять его тонкие губы раздвинулись в злой усмешке, точно наружу изо рта просилось жало.

Ян смерил его презрительным взглядом и пошел прочь. Он уже взялся за ручку двери, как услышал: директор поднял трубку телефона и попросил:

— Барышня, дайте ОГПУ!

Юноша повернулся и, глядя ему в глаза, потребовал:

— Немедленно положите трубку!

Директор странно хрюкнул и быстро положил трубку на рычаг.

— Вы меня не знаете, — Ян не спускал с него глаз.

— Не знаю…

— К вам никто не приходил.

— Не приходил…

Ян не задумывался о последствиях своего поступка, хотя и считал себя без пяти минут врачом. Да и нужна ли хирургу психология, в которую он заглядывал лишь для общего развития. Сейчас его единственным желанием было закрыть этот злой опасный рот. Он так и поступил: директор стал не опасен, а юноша со спокойной совестью покинул школу. Его редкостный дар требовал изучения и осторожного обращения, а попал в руки человека молодого, импульсивного, что должно было когда-нибудь привести к непредсказуемым последствиям…

Директор был психически нездоров, и для него Янеково воздействие оказалось необратимо роковым. Впрочем, причины этого никто и никогда не узнал.

А военрук, которого директор накануне вызывал к себе, зайдя в кабинет, увидел картину, долго стоявшую потом у него перед глазами: мстительный и жестокий человек, гордящийся тем, что перед ним одинаково трепещут и учителя, и ученики, сидел бесчувственным болваном и на все вопросы военрука тянул:

— Не знаю.

Вызванная карета "скорой помощи" увезла директора из школы навсегда.

* * *

Ян шел по улице, ничего не видя вокруг: кому нужны такие сиюминутные фокусы, когда настоящее, большое несчастье оказывается тебе не по плечу!

Вдруг кто-то дернул его за рукав.

— Здравствуйте, Ян. Вы меня не помните? Мы учились со Светланой на одном факультете, а теперь с вашей сестрой работаем в одной школе…

Перед ним действительно стояла Светина однокурсница…

"Зоя!" — вспомнил Ян. Ее студенты звали Зайкой за узкие миндалевидные — как они говорили, косые, — глаза.

— Вернее, работали… Я знаю. Свету арестовали. Это все директор подстроил, Федор Борисович. Он в армии комиссаром был, вот его к нам и прислали. Говорят, командира полка, в котором Федор Борисович служил, судил Ревтрибунал. Он этого и не скрывает. "Я, — говорит, — самого командира под трибунал отдал!"

Наверное, думал Ян, ему просто не везет: второй комиссар, встретившийся на его жизненном пути, оказался, мягко говоря, не лучшим представителем человеческого рода…

— Что же это я все про Федора Борисовича рассказываю? — спохватилась Зоя. — Вы же о Светлане волнуетесь! — Она беспокойно оглянулась по сторонам. — Это он, больше некому, на Светлану донес! Он под дверями подслушивает!

— Под какими дверями? — не сразу понял Ян.

— Под дверями классов. Что говорят учителя, как ведут урок… У него целая армия осведомителей. Из детей. Представляете, какая гадость?! Буквально через минуту ему становится все известно, что бы в школе ни случилось! Дети наперегонки спешат к нему с сообщениями: каждый хочет, не пошевелив пальцем, получить пятерку по истории…

— А почему именно по истории?

— Федор Борисович преподает историю после того, как одного из учителей этого предмета арестовало ОГПУ за умышленное искажение исторической действительности… Вот видите, опять. Только о нем! Это наша боль… — она тронула Яна за рукав. — А насчет Светы не беспокойтесь, разберутся и её отпустят! Разве может быть иначе? Прошло время, когда царские жандармы бросали людей в тюрьму без суда и следствия! В республике рабочих и крестьян все должно быть по закону! Светлана ещё так молода, она может ошибиться, должны же там понять!.. Не представляю, как ей в руки мог попасть этот сборник!

Ян уже ничего не понимал.

— Подождите, Зайка… Зоя, давайте с вами дойдем до сквера и посидим на скамейке. Вы мне не спеша все расскажете.

— Вообще-то у меня скоро урок, но если недолго, минут пять…

— Понимаете, Зоя, — проговорил Ян, когда они разместились на скамейке подальше от людских глаз, — я знаю только, что Светлана арестована. Почему и за что — расскажите вы.

Зоя понимающе взглянула на парня.

— Тогда, конечно, вам непонятно… Света читала детям стихотворение Гумилева.

— И все? — изумился Ян.

— Гумилев — поэт, чьи книги были уничтожены, а он сам расстрелян за участие в контрреволюционном заговоре.

— Ну и что же?

— Как вы не понимаете! Гумилев — запрещенный поэт. Читать его ученикам — это как бы не соглашаться с мнением правительства… Это рассматривается как распространение среди учеников вредного влияния буржуазной идеологии…

— А вы сами Гумилева читали?

— Что вы? — её рука дрогнула в попытке перекреститься. — Я бы побоялась. Я в Москву-то из такой глухой деревни приехала! Месяц добиралась, думала, вовек не доеду! Как глянула на дома да на проспекты широкие, умных людей послушала… Эх, думаю, Зоя, какая тут учеба? В таком городе тебе и улицы подметать не доверят. А поглядите: институт закончила, в Москве работаю. У нас в деревне говорили: живи тихо — не увидишь лиха. Раз запрещено, значит, нельзя! Сверху легко плевать, попробуй, снизу плюнь…

Ян поднялся со скамейки, не дожидаясь, пока это сделает сама девушка.

— Извините, Зоя, что задержал так долго. Вы торопитесь, а пять минут давно прошли.

Она с сожалением взглянула на парня, но тут же поднялась и распрощалась.

— Поверьте, все будет хорошо!

"Хорошо! — передразнивал её про себя Ян, шагая к общежитию. — Дура наивная! Тебя бы в ту камеру!"

Он и сам не понимал, отчего так разозлился. Действительно наивная, да разве только она одна? Сколько раз он слышал от своих же товарищей-студентов, что невиновных не сажают, а если и расстреливают, так только врагов… Ну и какой же враг Светка?.. У этой Зайки только одно на уме. Посмотрела на него так, как и многие девушки до нее: мол, вместо того, чтобы оценить её красоту, он мудрствует и попусту тратит время.

Теперь пришла пора посоветоваться со Знахарем (или со студентом Петром Алексеевым). Петр был их ровесником, а казался умудренным опытом седым старцем по манере ходить не спеша, говорить медленно и весомо, ничему не удивляться и, выслушав любую, самую невероятную историю, пробормотать:

— Знамо дело!

Кличку ему долго придумать не могли. Даже сам Поэт, который ввел эту традицию, ломал голову, пока на очередное алексеевское "знамо дело" он не разозлился: