Книга Близнецы - Тесса де Лоо

Запыхавшись, он отчитался об услышанном.

— Пока что они охотятся на зайцев, но через пару часов они начнут охоту на… на…

Не в состоянии произнести это слово, он сконфуженно смотрел на своего окоченевшего друга, босыми ногами стоявшего на плиточном полу. Вдалеке снова послышались выстрелы. Макс Фринкель нервно массировал пальцы.

— Дамы Нотебоом! — воскликнул он.

Его жена с чувством кивнула.

— Поклонницы, — объяснила она, — на каждом концерте они сидели в первом ряду. Когда-то они предлагали свою помощь в случае, если у нас возникнут сложности. Они несколько эксцентричны, но…

Их спешно доставили домой к этим дамам. Мать и дочь жили с сорока восьмью кошками в огромной полуразвалившейся вилле, увитой плющом и виноградом. При этом абсолютно невозможно было определить, какая из этих двух симпатичных женщин — с пучком седых волос или в очках а-ля Карл Маркс — старше. Они поняли все с полуслова. Конечно, они рады приютить талантливого скрипача — они привечали всех бездомных, будь они на двух лапах или на четырех.

После отъезда Фринкелей они невозмутимо дожидались облавы. Лоттина мать наслаждалась внезапно обретенным душевным покоем. Только теперь она ощутила, какое напряжение царило в доме в присутствии этих постояльцев. Постоянный страх, что кто-то нежданно-негаданно нагрянет в гости, что проговорятся младшие дети, страх мелкой, но фатальной ошибки, такой ничтожной, что ее и не заметишь, страх не поддающегося воображению возмездия… страх, сопряженный с чувством вины: ведь все это время она подвергала опасности своих детей.

— Больше мы в это не ввязываемся, — заключила она. — Они там прекрасно устроились, у дам Нотебоом.

Поводов для волнения оставалось предостаточно. Только бы русские не проиграли — тогда все потеряно. Во время Сталинградской битвы Йет начала ходить по дому во сне. Проснувшись однажды, Лотта обнаружила рядом с собой пустую кровать, а сестру, бледную, как статуя, нашла в гостиной, где та мечтательно бродила между столами и стульями. Чтобы Йет не упала с лестницы, Лотта отныне запирала дверь их спальни на ключ. Однако страсть к лунатизму нашла другой выход: как-то ночью Йет открыла балконную дверь и в ночной рубашке вышла под дождь. Лотту разбудил ветер. Не только кровать, но и балкон пустовали. Совершенно потрясенная, Лотта всматривалась в темноту — неужели Йет улетела на крыльях? Наконец она увидела ее, промокшую до нитки, в клумбе отцветших, примятых дождем астр. Несколько недель Йет пролежала в затемненной комнате с тяжелым сотрясением мозга; на смену сомнамбулизму пришла непрекращающаяся головная боль. Несмотря ни на что, Йет требовала, чтобы ее не щадили и держали в курсе событий на востоке.

Дождь в Голландии был сродни снегу в России. В ту осень ливни шли особенно часто. Однажды вечером дождь уничтожил и благие намерения матери Лотты. В дверь позвонили — двое мужчин бросили вызов непогоде. Лицо одного из них скрывалось под очками в тяжелой оправе с толстыми запотевшими стеклами. Другой оказался парикмахером Лоттиного отца; вне привычного антуража из бритв, ножниц и зеркал отец не сразу его узнал. Прикрываясь именем Леона Штайна, парикмахер попросил временно приютить его товарища, попавшего в беду. Всего на несколько дней. Никто не проронил ни слова. Лотта затаила дыхание. Накаленная тишина была следствием не столько сомнения, сколько неизбежности. Возможность свободного выбора была лишь умозрительной — в действительности же на каком-то сверхчеловеческом или как раз на очень человеческом уровне все уже было решено. Отказать — значило оставить его на улице, под проливным дождем, в тщетных поисках крыши над головой.

— Мы больше не прячем у себя людей, — послышался голос отца, — это слишком рискованно.

— Кровать Фринкелей еще стоит в детской, — сказала мать. Ее руки уже возились с пальто нежеланного гостя, которое она повесила рядом с печкой. Предложив ему стул, она сняла с него очки, подолом юбки протерла стекла и снова водрузила их ему на нос.

— Вот, теперь вы, по крайней мере, видите, куда попали.

В одной из комнат на верхнем этаже Рубен Мейер обнаружил смертельно скучающую лунатичку. Он присаживался к ней на кровать, читал ей книжки, приносил чай и приукрашивал для нее фронтовые новости. Когда спустя шесть недель для него так и не нашли другого адреса, он признался, что страдает бессонницей, тревожась за членов своей семьи. Пекаря из утрехтской деревни, у которого они прятались, шантажировала невестка, заметившая, что из кладовки за печкой пахнет не только хлебом и булочками с изюмом, но и холодным потом. Рубена перевезли сюда в корзине с грязным бельем, чтобы он смог найти для них безопасное пристанище.

— Парикмахер должен был это устроить, — его взгляд судорожно метался за толстыми стеклами очков, — не понимаю…

— Мы не можем так долго ждать, — сказала мать.

Она отправила Лотту на разведку. Поезд проносился по пустынному ландшафту под грязно-серым, безрадостным небом. Леса и вересковая пустошь утратили прежний облик — топот чужих сапог лишил их невинности; они превратились в укрытие и место трагических событий одновременно. Тот факт, что, в отличие от Рубена, она вольна здесь проезжать как ни в чем не бывало, искажал пейзаж до неузнаваемости — теперь его уже никогда нельзя будет назвать красивым. В нем производились абсурдные, бессмысленные действия: она направлялась к родственникам Рубена, в то время как Рубен жил в ее семье, — пустая трата энергии, фундаментальный беспорядок. Никто не мог следовать ритму собственной жизни.

В булочной, в крошечном, душном помещении ютились мать Рубена, его десятилетний братик, сестра и зять — истощенные и измученные страхом. Мать вцепилась в Лотту:

— Пожалуйста, возьмите с собой моего мальчика, заберите его отсюда!

— Мы очень скоро заберем вас всех, — попробовала успокоить ее Лотта, — но сначала нужно все хорошо организовать.

— Мой мальчик, мое солнышко, — умоляла мать, — возьмите его сейчас…

В сторонке стоял мальчик с тетрадкой в руках. Казалось, он сознательно держится подальше от матери, по-мужски стыдясь за ее мольбы. Для путешествия на поезде у него была слишком характерная внешность.

— Арифметика? — спросила Лотта, выигрывая время.

— Я пишу рассказ, — сказал он с достоинством, — о жертвах кораблекрушения, которых прибило к острову в Тихом океане…

— И что же с ними случилось потом? — подбодрила его вопросом Лотта, лихорадочно размышляя, что делать дальше. Она не была готова к подобной дилемме, исполняя лишь роль пешки, которую выдвинули вперед, чтобы произвести рекогносцировку на местности. Самостоятельно она не могла принять такое решение…

— Они думают, что остров необитаем и что им ничто не грозит, но на них охотятся вооруженные копьями каннибалы и…

— Вот, — мать сорвала с пальца бриллиантовое кольцо.

Лотта покачала головой, виски сдавливала невыносимая боль.

— Дело не в деньгах… немцы снимут его с поезда, это безответственно… мы скоро всех вас отсюда увезем…