Книга Бунтарка. Клиент всегда прав? - Бенуа Дютертр

– Why not? А ты знаешь, что предки отдали мне свою старую тачку?

– Нам очень нужна поддержка. Просто страшно смотреть, до чего людям плевать на культуру.

Процессия проходила вдоль ряда белых домиков с черепичными крышами и синими ставнями. В палисадниках цвели гортензии. Ольга, чуть отстав от всех, говорила с Флёр.

– Значит, получается, вы принадлежите к тем самым хакерам, которых пытается подгрести под себя Менантро?

– Я просто стараюсь сдвинуть дело с мертвой точки. Под предлогом, что мы пираты, нас полностью исключили из рынка информатики. Но нам же нужно найти свое место!

– Может, начнете с того, что будете уважать существующие правила?

– Но у нас по крайней мере есть нравственные установки! И есть цель – более гуманный Web! И эти принципы должны стать всеобщими. Но мы можем подумать насчет союзников. Вы нам оказываете материальную помощь, а мы боремся с вирусами, помогаем обеспечить защиту ваших программ.

– Вообще-то официально это противоречит моим принципам. Но я всегда готова к дискуссии. Вот моя визитка.

Завершал процессию Сиприан, которого катил в кресле инструктор по парусному спорту. Да, он позволил Элиане заманить себя в западню, но эта новая ошибка словно бы привела его в чувство. Он втягивал в ноздри весенние ароматы, думал о радости жить, плыть по воле волн, о радости отрешенности от всего, о преимуществах положения, когда тебя возят. За спиной инструктор по парусному спорту негромко бубнил:

– В любом случае я – ваш сторонник. Все эти мелкобуржуазные элементы реагируют, как и положено привилегированным. Но сейчас не время обращать внимание на душевные тонкости. Надо спасать планету. Да здравствуют ветроэлектростанции на острове Йе!

«Хорошо, когда возят…» – прикрыв глаза, думал Сиприан.

Напряженная Элиана, черты которой еще сильней обострились, вела свое стадо ангелов и грешников, будучи безумно далека от чувства отрешенности. Она не слушала разговоры ведомых, невнятные отзвуки которых долетали до нее, а неуклонно продвигалась к полю боя и, несомненно, печатала бы по-военному шаг в такт барабанам и горнам, если бы ее антимилитаристские убеждения не отвергали армейский стиль… Нет, она скорей думала о народных припевках или партизанской песне, и себе она представлялась чем-то наподобие главной фигуры с картины Делакруа, этакой «Свободой, ведущей народ». Она шагала по цветущей дороге, и ощущение у нее было, будто она вступает на баррикады: ее окружали молодые буржуа на каникулах, но ей мнилось, что она предводительствует отрядом рабочих и обездоленных. Ольга, Менантро, Фарид и Сиприан олицетворяли собой врага – духовенство, дворянство, сексизм и империализм разом; то есть классового врага, наконец-то поверженного и присутствующего при торжестве справедливости.

Дальше дорога шла вдоль кладбища. Дойдя до него, Элиана свернула направо, ко входу. Войдя в ворота, она двинулась между могилами по центральной аллее, а следом за ней ее отряд. Менантро, вновь перепугавшись, что ему предстоит стать свидетелем противоестественной выходки, прилюдного самоубийства, оставил окружавшую его молодежь и побежал к Элиане, крича:

– Элиана, дорогая, я вас умоляю, я хочу, чтобы вы знали главное: мы все вас любим!

Не удостоив его даже взглядом, бунтарка остановилась и повернулась к двум десяткам людей, дошедших сюда вместе с ней. Они рассредоточились, встав полукругом, и только тогда те, кто этого не знал, увидели, что на большом надгробии с белым крестом, к которому привела их журналистка, выбито:

ФИЛИПП ПЕТЕН, МАРШАЛ ФРАНЦИИ.

Теперь Элиана выглядела прямо-таки сияющей. Легкий бриз чуть шевелил ее волосы с проседью. Красная помада на губах словно бы бросала кровавый отсвет на лицо. Высокая, вдруг помрачневшая, надменная, она совершенно по-пророчески обратилась к стоящим перед ней:

– Я привела сюда вас, мои юные друзья, и вас, коллаборационисты всех времен, чтобы напомнить, что мы живем в стране, которая называется Франция; в маленькой стране, которая еще не избавилась от ошейника, которая очень легко забывает про свой долг помнить об ужасах прошлого. Я могла бы начать перечислять их, но это будет слишком долгий перечень. Но я хотела бы напомнить, поскольку создается впечатление, будто забыли, что Франция этого человека… – произнеся эти слова, она указала пальцем на надгробие, – целых пять лет, с тысяча девятьсот сорокового года по тысяча девятьсот сорок четвертый, откровенно сотрудничала с нацистами.

– Мне кажется, это все знают, – прошептал на ухо Фариду Менантро.

Элиана бросила разъяренный взгляд на своего бывшего патрона:

– Тихо! Нельзя смеяться над убитыми. Нельзя оправдывать депортацию евреев, эксплуатацию бедняков, унижение женщин, рабовладельчество, сексуальный туризм. Нельзя проявлять безразличие к тогдашним преступлениям: их нужно отвергать целиком. Иначе они будут продолжены, и вы это прекрасно делаете.

Барон, опасавшийся нового потока оскорблений, старался оставаться незаметным. Укрывшись за первым рядом зрителей, он с восторженным видом слушал эти банальности, эти общие места. И впервые он признал, что Элиане присуща специфическая красота: упорство, с каким она вела бессмысленную борьбу, вдохновенное провозглашение противостояния добра и зла, готовность без конца сражаться за любое правое дело, о котором все давным-давно всё знают, право же, были не лишены, как некая загадка природы, абсурдного величия.

– Вы, молодые, познающие жизнь, будьте настороже, оставайтесь чистыми, оставайтесь порядочными и постарайтесь не наращивать длинную цепь нацизма, у него сегодня множество названий: это и высылка не имеющих документов, и избиение жен, и ненависть к современному искусству, и гомофобия, коррупция, инцест, власть денег – короче, весь тот повседневный фашизм, который угрожает нам и с которым мы должны ежедневно бороться.

Девушка с пирсингом в носу слушала ее очень серьезно. Она думала, что надо бы включить пылкую проповедь в этом роде в свой спектакль для детей. Но достаточно ли будет этого, чтобы подобные злодеяния не повторились?

Голос Элианы зазвучал мягче:

– Сегодня, поскольку я здесь с моим сыном Артюром, я хотела бы сказать, что Артюр Рембо, родившийся в тысяча восемьсот пятьдесят четвертом году – всего двумя годами раньше Петена, – как раз и представляет другую Францию – Францию прогресса, молодости, воображения…

Она повернулась к Менантро и презрительно бросила:

– И уж конечно, он не олицетворяет очередной проект какой-нибудь корпорации! Эта Франция вовсю смеется над проблемой, быть ей богатой или быть французской. Она просто хочет быть более человечной.

Элиана поискала глазами Флёр и обратилась к ней:

– Как ты, юная и красивая девушка, ведущая упорную борьбу против коммерческого Интернета. И вот ради тебя и ради моего сына, а также в память молодого рабочего с золотистыми волосами, встреченного мною во время одной из забастовок железнодорожников, я решила совершить поступок, который должен воззвать к совести каждого. Поступок, может, и не такой уж грандиозный, но неподдельный, поскольку миндальничать я не собираюсь. Поступок малоэстетичный, грубый, и некоторые сочтут его аморальным, но он вам скажет то, что и должен сказать, а именно как я отношусь к прошлому и каким вижу будущее.