Книга Свое счастье - Ирина Грекова

Так как анонимщик занимается распространением заведомо ложных слухов, порочащих честных граждан, его действия должны квалифицироваться как уголовно наказуемая клевета.

Коллектив отдела обращается в партком с просьбой помочь ему передать дело об анонимных письмах в соответствующие юридические инстанции.

По поручению коллектива составили М. П. Кротов, Б. М. Ган, Р. С. Малых»

— Ну что вы скажете, Игорь Константинович? Не надо посылать этого письма?

— Послать можно. Только сомневаюсь, будет ли толк.

31. Хитросплетения

Фабрицкий, бодрый, но взвинченный, позвонил секретарю парткома Яшину:

— Владимир Николаевич, я уже вторую неделю добиваюсь встречи с вами. Позвольте спросить: почему?

— Потому что мне до сих пор неясна ситуация.

— Так давайте обсудим ее вместе.

— Ну что ж, заходите.

Желтая, гладко причесанная голова секретаря парткома, как всегда, являла образец невозмутимости: волосок к волоску.

— Владимир Николаевич, вы получили наше письмо?

Яшин наклонил пробор.

— И что вы думаете предпринять? Дело не терпит отлагательства. Обстановка в отделе очень напряженная. Тем временем, как вы знаете, пришла еще одна анонимка…

— Две, — спокойно сказал Яшин, открывая ящик стола и подавая Фабрицкому бумагу.

— Наш общий друг, кажется, устал печатать на «Наири»?

— Нет, это переписывал я. Меня вызвали, попросили ознакомиться, дать объяснения. Ознакомился, дал. Теперь ознакомьтесь вы. Разбираете мой почерк?

— Такой почерк могла бы разобрать даже ЭВМ.

Начало письма — скучное, стандартное. А вот что-то новое. Тут он начал читать внимательнее.

…«Всем этим явлениям продажности и семейственности покровительствует партком института, который присутствовал на защите в лице своего секретаря Яшина В. Н. и дал заведомо ложные показания. За них Яшин В. Н. был вознагражден по-царски: настенный ковер ценой в 4665 р. и хрустальная ваза пока не установленной ценности. Он присутствовал также на праздновании защиты, которое состоялось в загородном ресторане и представляло настоящую оргию с танцующими на столах полуголыми женщинами. До каких пор такое поведение партийного руководителя будут терпеть? Факты говорят сами за себя».

— Поразительна цена ковра, — сказал Фабрицкий. — Какая точность! Реализм достигается правдоподобием деталей. Полуголые женщины — это уже экзотика. Неужели вы по поводу этого собачьего бреда писали объяснения?

— Пришлось. И вам придется.

— И что же мы, как болванчики, так и будем плясать под дудку этого гада?

— Не принимайте так близко к сердцу, Александр Маркович. Вы изнеженны и нетерпеливы. Посидели бы вы на моем месте. Каких только дел не приходится расхлебывать. И от науки-то отрываться нельзя. Если на всякую чепуху расходовать сердце и нервы, откуда их взять для настоящего дела? А вы чуть что — и на дыбы. Нет, я себе поставил за правило: спокойствие, спокойствие и еще раз спокойствие.

Легкая, летучая усталость появилась в светлых глазах Яшина. Один волосок, отделившись, повис на лбу…

— И все-таки, — настаивал Фабрицкий, — и вам, и нам надо стараться, чтобы всякой грязи было поменьше. Лучше вымести один угол, чем не мести вообще. Именно для этого мы направили вам письмо, прося передать дело в юридические органы.

— Мы ваше письмо обсудили, — сказал Яшин, застлав глаза пленкой непроницаемости, — и пришли к выводу, что ваше предложение неприемлемо. Мы, партком, не будем хлопотать о возбуждении этого дела. Вы сами — пожалуйста, сколько угодно. Можете от себя лично возбуждать дело о клевете. Мы вам препятствовать не будем.

— Но ведь в анонимках оскорбляют не меня лично и не меня одного. Анонимщик обливает грязью и сотрудников отдела, и дирекцию, и партком…

— Ах, Александр Маркович! Наивный вы человек. Первый раз его оскорбили, оклеветали — он уже и на рожон. А мы тертые-перетертые, во семи водах со щелоком вываренные…

Сквозь, элегантный, отутюженный, безукоризненный облик Яшина вдруг на минуту высветился деревенский белобрысый паренек… Должно быть, об этих «семи водах со щелоком» слышал он в детстве от какого-нибудь деда, мудрого старика с пегой бородой, воевавшего и в японскую, и в германскую, и на гражданке..: «Вот откуда, — подумал Фабрицкий, — у Яшина эта уравновешенность…»

— И все-таки, — сказал он, — я настаиваю, чтобы дело было передано на рассмотрение, и не от меня лично, а официально от института. Не хотите вы, партком, — обращусь в дирекцию.

— И зря потратите время, — ответил Яшин, вновь превращаясь из деревенского паренька в солидного деятеля. — Иван Владимирович решительно против. Это может бросить тень на институт. Зачем поднимать ненужный шум?

— Значит, я остаюсь один?

— При нашей поддержке. Еще раз подчеркиваю: ни мы, ни дирекция, ни райком, ни другие инстанции не имеют к вам никаких претензий. Мы не сомневаемся, что обвинения в ваш адрес ложны. Но обращаться с этим в прокуратуру, согласитесь, несерьезно. Представьте себе, что вас на улице кто-то оплевал. В принципе можно разыскать плюнувшего и привлечь его к ответственности. Но стоит ли овчинка выделки?

— Один так один, — сказал Фабрицкий, и ноздри его раздулись. — Разрешите откланяться.

— Зачем так? — улыбнулся Яшин, подавая ему узкую, длинную, совсем не деревенскую руку. — От души желаю вам успеха.

Фабрицкий вышел, чуть не сбитый с ног одной из заплаканных женщин, рвавшихся на прием. Вернувшись в кабинет, он позвонил Дятловой:

— Нюша, если можешь, зайди ко мне на минуту.

— Иду-иду.

Вскоре, постучав в дверь и самой себе сказав «да», вошла Анна Кирилловна в такой боевой раскраске, что Фабрицкого аж покачнуло. Скромный цвет «опавших листьев» был заменен ярко-желтым; каждая кудряшка стояла дыбом, отдельно от других, на редковолосой розовой голове. Брови были нарисованы толсто, с размахом, губы тоже. Туловище обтягивал ярко-зеленый джемпер; не в тон ему кричали алые босоножки на большом каблуке…

— Нюша, ты сегодня ослепительна, — овладевая собой, сказал Фабрицкий.

— Время от времени надо менять свою внешность. А что, удачно?

— Не то слово.

— Максим Петрович меня надоумил: открытый прием.

Подходя к столу, она споткнулась, подвернула ногу и спокойно сказала:

— На красных лапках гусь тяжелый…

— Больно? — спросил Фабрицкий.

— Пустяки, — ответила она, растирая лодыжку. — Зачем ты меня вызвал?

— Есть информация. Во-первых, наше письмо — холостой выстрел. Ни партком, ни дирекция не считают нужным возбуждать дело. Будем бороться сами.